Античный полис как уникальное явление. Плутарх - биография, информация, личная жизнь

Закон­чив обед, ирен кому при­ка­зы­вал петь, кому пред­ла­гал вопро­сы, тре­бу­ю­щие раз­мыш­ле­ния и сооб­ра­зи­тель­но­сти, вро­де таких, как: « Кто луч­ший сре­ди мужей?» или « Каков посту­пок тако­го-то чело­ве­ка?» Так они с само­го нача­ла жиз­ни при­уча­лись судить о досто­ин­ствах сограж­дан, ибо если тот, к кому был обра­щен вопрос « Кто хоро­ший граж­да­нин? Кто заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния?» , не нахо­дил, что отве­тить, это счи­та­ли при­зна­ком нату­ры вялой и рав­но­душ­ной к доб­ро­де­те­ли. В отве­те пола­га­лось назвать при­чи­ну того или ино­го суж­де­ния и при­ве­сти дока­за­тель­ства, облек­ши мысль в самые крат­кие сло­ва. Того, кто гово­рил нев­по­пад, не обна­ру­жи­вая долж­но­го усер­дия, ирен нака­зы­вал - кусал за боль­шой палец. Часто ирен нака­зы­вал маль­чи­ков в при­сут­ст­вии ста­ри­ков и вла­стей, чтобы те убеди­лись, насколь­ко обос­но­ван­ны и спра­вед­ли­вы его дей­ст­вия. Во вре­мя нака­за­ния его не оста­нав­ли­ва­ли, но когда дети рас­хо­ди­лись, он дер­жал ответ, если кара была стро­же или, напро­тив, мяг­че, чем сле­до­ва­ло.

И доб­рую сла­ву и бес­че­стье маль­чи­ков разде­ля­ли с ними их воз­люб­лен­ные. Рас­ска­зы­ва­ют, что когда одна­жды какой-то маль­чик, схва­тив­шись с това­ри­щем, вдруг испу­гал­ся и вскрик­нул, вла­сти нало­жи­ли штраф на его воз­люб­лен­но­го. И, хотя у спар­тан­цев допус­ка­лась такая сво­бо­да в люб­ви, что даже достой­ные и бла­го­род­ные жен­щи­ны люби­ли моло­дых деву­шек, сопер­ни­че­ство было им незна­ко­мо. Мало того: общие чув­ства к одно­му лицу ста­но­ви­лись нача­лом и источ­ни­ком вза­им­ной друж­бы влюб­лен­ных, кото­рые объ­еди­ня­ли свои уси­лия в стрем­ле­нии при­ве­сти люби­мо­го к совер­шен­ству .

19. Детей учи­ли гово­рить так, чтобы в их сло­вах едкая ост­ро­та сме­ши­ва­лась с изя­ще­ст­вом, чтобы крат­кие речи вызы­ва­ли про­стран­ные раз­мыш­ле­ния. Как уже ска­за­но, Ликург при­дал желез­ной моне­те огром­ный вес и ничтож­ную цен­ность. Совер­шен­но ина­че посту­пил он со « сло­вес­ной моне­тою» : под немно­ги­ми ску­пы­ми сло­ва­ми дол­жен был таить­ся обшир­ный и бога­тый смысл, и, застав­ляя детей подол­гу мол­чать, зако­но­да­тель доби­вал­ся от них отве­тов мет­ких и точ­ных. Ведь подоб­но тому, как семя людей, без­мер­но жад­ных до сои­тий, боль­шею частью бес­плод­но, так и несдер­жан­ность язы­ка порож­да­ет речи пустые и глу­пые. Какой-то афи­ня­нин насме­хал­ся над спар­тан­ски­ми меча­ми - так-де они корот­ки, что их без труда глота­ют фокус­ни­ки в теат­ре. « Но эти­ми кин­жа­ла­ми мы отлич­но доста­ем сво­их вра­гов» , - воз­ра­зил ему царь Агид. Я нахо­жу, что речь спар­тан­цев, при всей сво­ей внеш­ней крат­ко­сти, отлич­но выра­жа­ет самую суть дела и оста­ет­ся в созна­нии слу­ша­те­лей.

Сам Ликург гово­рил, по-види­мо­му, немно­го и мет­ко, насколь­ко мож­но судить по его изре­че­ни­ям, дошед­шим до нас. Так, чело­ве­ку, кото­рый тре­бо­вал уста­нов­ле­ния демо­кра­ти­че­ско­го строя в Спар­те, он ска­зал: « Сна­ча­ла ты уста­но­ви демо­кра­тию у себя в доме» . Кто-то спро­сил, поче­му он сде­лал жерт­во­при­но­ше­ния таки­ми уме­рен­ны­ми и скром­ны­ми. « Чтобы мы нико­гда не пере­ста­ва­ли чтить боже­ство» , - отве­тил Ликург. А вот что ска­зал он о состя­за­ни­ях: « Я раз­ре­шил сограж­да­нам лишь те виды состя­за­ний, в кото­рых не при­хо­дит­ся под­ни­мать вверх руки» . Сооб­ща­ют, что и в пись­мах он отве­чал сограж­да­нам не менее удач­но. « Как нам отвра­тить от себя втор­же­ние непри­я­те­ля?» - « Оста­вай­тесь бед­ны­ми, и пусть никто не тщит­ся стать могу­ще­ст­вен­нее дру­го­го» . О город­ских сте­нах: « Лишь тот город не лишен укреп­ле­ний, кото­рый окру­жен мужа­ми, а не кир­пи­ча­ми» . Труд­но, одна­ко, решить, под­лин­ны или же под­лож­ны эти пись­ма.

20. Об отвра­ще­нии спар­тан­цев к про­стран­ным речам свиде­тель­ст­ву­ют сле­ду­ю­щие выска­зы­ва­ния. Когда кто-то при­нял­ся рас­суж­дать о важ­ном деле, но некста­ти, царь Лео­нид про­мол­вил: « Друг, все это умест­но, но в дру­гом месте» . Пле­мян­ник Ликур­га Хари­лай на вопрос, поче­му его дядя издал так мало зако­нов, отве­тил: « Тем, кто обхо­дит­ся немно­ги­ми сло­ва­ми, не нуж­но мно­го зако­нов» . Какие-то люди бра­ни­ли софи­ста Гека­тея, за то что, при­гла­шен­ный к общей тра­пе­зе, он весь обед про­мол­чал. « Кто уме­ет гово­рить, зна­ет и вре­мя для это­го» , - воз­ра­зил им Архида­мид.

А вот при­ме­ры кол­ких, но не лишен­ных изя­ще­ства памят­ных слов, о кото­рых я уже гово­рил выше. Какой-то про­хо­ди­мец дони­мал Дема­ра­та неле­пы­ми рас­спро­са­ми и, меж­ду про­чим, все хотел узнать, кто луч­ший из спар­тан­цев. « Тот, кто менее все­го похож на тебя» , - мол­вил нако­нец Дема­рат. Агид, слы­ша похва­лы элей­цам за пре­крас­ное и спра­вед­ли­вое устрой­ство олим­пий­ских игр, заме­тил: « Вот уж, впрямь, вели­кое дело - раз в четы­ре года блю­сти спра­вед­ли­вость» . Один чуже­зе­мец, чтобы выка­зать свои дру­же­ские чув­ства, ска­зал Фео­пом­пу, что у сограж­дан он зовет­ся дру­гом лако­нян. « Звать­ся бы тебе луч­ше дру­гом сограж­дан» , - отве­тил Фео­помп. Сын Пав­са­ния Пли­сто­анакт ска­зал афин­ско­му ора­то­ру, назвав­ше­му спар­тан­цев неуча­ми: « Ты прав - из всех гре­ков одни толь­ко мы не выучи­лись у вас ниче­му дур­но­му» . Архида­мида спра­ши­ва­ли, сколь­ко все­го спар­тан­цев. « Доста­точ­но, друг, чтобы дать отпор него­дя­ям» , - заве­рил он. По шут­кам спар­тан­цев мож­но судить и об их при­выч­ках. Они нико­гда не бол­та­ли попусту, нико­гда не про­из­но­си­ли ни сло­ва, за кото­рым не было бы мыс­ли, так или ина­че заслу­жи­ваю­щей того, чтобы над нею заду­мать­ся. Спар­тан­ца позва­ли послу­шать, как под­ра­жа­ют пенью соло­вья. « Я слы­шал само­го соло­вья» , - отка­зал­ся тот. Дру­гой спар­та­нец, про­чтя эпи­грам­му:

заме­тил: « И поде­лом: надо было дать ей сго­реть дотла» . Какой-то юно­ша ска­зал чело­ве­ку, обе­щав­ше­му дать ему пету­хов, кото­рые бьют­ся до послед­не­го изды­ха­ния: « Оставь их себе, а мне дай таких, что бьют про­тив­ни­ка до послед­не­го изды­ха­ния» . Еще один юно­ша, увидев людей, кото­рые опо­рож­ня­ли кишеч­ник, сидя на стуль­ча­ке, вос­клик­нул: « Хоть бы нико­гда не дове­лось мне сидеть на таком месте, кото­рое невоз­мож­но усту­пить ста­ри­ку!» Тако­вы их изре­че­ния и памят­ные сло­ва, и не без осно­ва­ния утвер­жда­ют неко­то­рые , что под­ра­жать лакон­цам зна­чит при­ле­жать душою ско­рее к фило­со­фии, неже­ли к гим­на­сти­ке.

21. Пению и музы­ке учи­ли с немень­шим тща­ни­ем, неже­ли чет­ко­сти и чисто­те речи, но и в пес­нях было заклю­че­но сво­е­го рода жало, воз­буж­дав­шее муже­ство и понуж­дав­шее душу вос­тор­жен­ным поры­вам к дей­ст­вию. Сло­ва их были про­сты и безыс­кус­ны, пред­мет - вели­чав и нра­во­учи­те­лен. То были в основ­ном про­слав­ле­ния счаст­ли­вой уча­сти пав­ших за Спар­ту и уко­ры тру­сам, обре­чен­ным вла­чить жизнь в ничто­же­стве, обе­ща­ния дока­зать свою храб­рость или - в зави­си­мо­сти от воз­рас­та пев­цов - похваль­ба ею. Нелиш­ним будет поме­стить здесь для при­ме­ра одну из подоб­ных песен. В празд­нич­ные дни состав­ля­лись три хора - ста­ри­ков, мужей и маль­чи­ков. Ста­ри­ки запе­ва­ли:

Мужи в рас­цве­те сил под­хва­ты­ва­ли:

А маль­чи­ки завер­ша­ли:

Вооб­ще, если кто пораз­мыс­лит над тво­ре­ни­я­ми лакон­ских поэтов, из кото­рых иные сохра­ни­лись до наших дней, и вос­ста­но­вит в памя­ти поход­ные рит­мы мело­дий для флей­ты, под зву­ки кото­рой спар­тан­цы шли на вра­га, тот, пожа­луй, при­зна­ет, что Тер­пандр и Пин­дар были пра­вы, нахо­дя связь меж­ду муже­ст­вом и музы­кой. Пер­вый гово­рит о лакеде­мо­ня­нах так:

А Пин­дар вос­кли­ца­ет:

И тот и дру­гой изо­бра­жа­ют спар­тан­цев одновре­мен­но и самым музы­каль­ным и самым воин­ст­вен­ным наро­дом.

ска­зал спар­тан­ский поэт. Неда­ром перед бит­вой царь при­но­сил жерт­ву Музам - для того, мне кажет­ся, чтобы вои­ны, вспом­нив о вос­пи­та­нии, кото­рое они полу­чи­ли, и о при­го­во­ре, кото­рый их ждет , сме­ло шли навстре­чу опас­но­сти и совер­ша­ли подви­ги, достой­ные сохра­нить­ся в речах и пес­нях.

22. Во вре­мя вой­ны пра­ви­ла поведе­ния моло­дых людей дела­лись менее суро­вы­ми: им раз­ре­ша­лось уха­жи­вать за сво­и­ми воло­са­ми, укра­шать ору­жие и пла­тье, настав­ни­ки радо­ва­лись, видя их подоб­ны­ми бое­вым коням, кото­рые гор­до и нетер­пе­ли­во при­тан­цо­вы­ва­ют, фыр­ка­ют и рвут­ся в сра­же­ние. Поэто­му, хотя следить за воло­са­ми маль­чи­ки начи­на­ли, едва вый­дя из дет­ско­го воз­рас­та, осо­бен­но ста­ра­тель­но их ума­ща­ли и рас­че­сы­ва­ли нака­нуне опас­но­сти, памя­туя сло­ва Ликур­га о воло­сах, что кра­си­вых они дела­ют еще бла­го­вид­нее, а урод­ли­вых - еще страш­нее. В похо­дах и гим­на­сти­че­ские упраж­не­ния ста­но­ви­лись менее напря­жен­ны­ми и уто­ми­тель­ны­ми, да и вооб­ще в это вре­мя с юно­шей спра­ши­ва­ли менее стро­го, чем обыч­но, так что на всей зем­ле для одних лишь спар­тан­цев вой­на ока­зы­ва­лась отды­хом от под­готов­ки к ней.

Когда постро­е­ние бое­вой линии закан­чи­ва­лось, царь на гла­зах у про­тив­ни­ка при­но­сил в жерт­ву козу и пода­вал знак всем увен­чать себя вен­ка­ми, а флей­ти­стам при­ка­зы­вал играть Касто­ров напев и одновре­мен­но сам затя­ги­вал поход­ный пеан. Зре­ли­ще было вели­че­ст­вен­ное и гроз­ное: вои­ны насту­па­ли, шагая сооб­раз­но рит­му флей­ты, твер­до дер­жа строй, не испы­ты­вая ни малей­ше­го смя­те­ния - спо­кой­ные и радост­ные, и вела их пес­ня. В таком рас­по­ло­же­нии духа, веро­ят­но, ни страх ни гнев над чело­ве­ком не власт­ны; верх одер­жи­ва­ют неко­ле­би­мая стой­кость, надеж­да и муже­ство, слов­но дару­е­мые при­сут­ст­ви­ем боже­ства. Царь шел на вра­га в окру­же­нии тех из сво­их людей, кото­рые заслу­жи­ли венок победою на состя­за­ни­ях. Рас­ска­зы­ва­ют, что на Олим­пий­ских играх одно­му лакон­цу дава­ли боль­шую взят­ку, но он отка­зал­ся от денег и, собрав все свои силы, одо­лел про­тив­ни­ка. Тогда кто-то ему ска­зал: « Что тебе за выго­да, спар­та­нец, от этой победы?» « Я зай­му место впе­реди царя, когда пой­ду в бой» , - улы­ба­ясь отве­тил победи­тель.

Раз­би­то­го непри­я­те­ля спар­тан­цы пре­сле­до­ва­ли лишь настоль­ко, насколь­ко это было необ­хо­ди­мо, чтобы закре­пить за собою победу, а затем немед­лен­но воз­вра­ща­лись, пола­гая небла­го­род­ным и про­тив­ным гре­че­ско­му обы­чаю губить и истреб­лять пре­кра­тив­ших борь­бу. Это было не толь­ко пре­крас­но и вели­ко­душ­но, но и выгод­но: вра­ги их, зная, что они уби­ва­ют сопро­тив­ля­ю­щих­ся, но щадят отсту­паю­щих, нахо­ди­ли более полез­ным для себя бежать, чем оста­вать­ся на месте.

23. Сам Ликург, по сло­вам софи­ста Гип­пия, был муж испы­тан­ной воин­ст­вен­но­сти, участ­ник мно­гих похо­дов. Фило­сте­фан даже при­пи­сы­ва­ет ему разде­ле­ние кон­ни­цы по ула­мам. Улам при Ликур­ге пред­став­лял собою отряд из пяти­де­ся­ти всад­ни­ков, постро­ен­ных четы­рех­уголь­ни­ком. Но Демет­рий Фалер­ский пишет, что Ликург вооб­ще не касал­ся рат­ных дел и новый государ­ст­вен­ный строй учреж­дал во вре­мя мира. И вер­но, замы­сел Олим­пий­ско­го пере­ми­рия мог, по-види­мо­му, при­над­ле­жать лишь крот­ко­му и миро­лю­би­во­му чело­ве­ку. Впро­чем, как гово­рит­ся у Гер­мип­па, иные утвер­жда­ют, буд­то сна­ча­ла Ликург не имел ко все­му это­му ни малей­ше­го отно­ше­ния и никак не был свя­зан с Ифи­том, но при­был на игры слу­чай­но. Там он услы­шал за спи­ною голос: кто-то пори­цал его и дивил­ся тому, что он не скло­ня­ет сограж­дан при­нять уча­стие в этом все­об­щем тор­же­стве. Ликург обер­нул­ся, но гово­рив­ше­го нигде не было вид­но, и, сочтя слу­чив­ше­е­ся боже­ст­вен­ным зна­ме­ни­ем, он тогда толь­ко при­со­еди­нил­ся к Ифи­ту; вме­сте они сде­ла­ли празд­не­ство более пыш­ным и слав­ным, дали ему надеж­ное осно­ва­ние.

24. Вос­пи­та­ние спар­тан­ца дли­лось и в зре­лые годы. Нико­му не раз­ре­ша­лось жить так, как он хочет: точ­но в воен­ном лаге­ре, все в горо­де под­чи­ня­лись стро­го уста­нов­лен­ным поряд­кам и дела­ли то из полез­ных для государ­ства дел, какое им было назна­че­но. Счи­тая себя при­над­ле­жа­щи­ми не себе самим, но оте­че­ству, спар­тан­цы, если у них не было дру­гих пору­че­ний, либо наблюда­ли за детьми и учи­ли их чему-нибудь полез­но­му, либо сами учи­лись у ста­ри­ков. Ведь одним из благ и пре­иму­ществ, кото­рые доста­вил сограж­да­нам Ликург, было изоби­лие досу­га. Зани­мать­ся ремеслом им было стро­го-настро­го запре­ще­но, а в погоне за нажи­вой, тре­бу­ю­щей бес­ко­неч­ных трудов и хло­пот, не ста­ло ника­кой надоб­но­сти, посколь­ку богат­ство утра­ти­ло всю свою цен­ность и при­тя­га­тель­ную силу. Зем­лю их возде­лы­ва­ли илоты, вно­ся назна­чен­ную подать. Один спар­та­нец, нахо­дясь в Афи­нах и услы­шав, что кого-то осуди­ли за празд­ность и осуж­ден­ный воз­вра­ща­ет­ся в глу­бо­ком уны­нии, сопро­вож­да­е­мый дру­зья­ми, тоже опе­ча­лен­ны­ми и огор­чен­ны­ми, про­сил окру­жаю­щих пока­зать ему чело­ве­ка, кото­ро­му сво­бо­ду вме­ни­ли в пре­ступ­ле­ние. Вот до какой сте­пе­ни низ­ким и раб­ским счи­та­ли они вся­кий руч­ной труд, вся­кие заботы, сопря­жен­ные с нажи­вой! Как и сле­до­ва­ло ожидать, вме­сте с моне­той исчез­ли и тяж­бы; и нуж­да и чрез­мер­ное изоби­лие поки­ну­ли Спар­ту, их место заня­ли равен­ство достат­ка и без­мя­теж­ность пол­ной про­стоты нра­вов. Все сво­бод­ное от воен­ной служ­бы вре­мя спар­тан­цы посвя­ща­ли хоро­во­дам, пирам и празд­не­ствам, охо­те, гим­на­си­ям и лес­хам.

25. Те, кто был моло­же трид­ца­ти лет, вовсе не ходи­ли на рынок и дела­ли необ­хо­ди­мые покуп­ки через род­ст­вен­ни­ков и воз­люб­лен­ных. Впро­чем, и для людей постар­ше счи­та­лось зазор­ным бес­пре­рыв­но тол­кать­ся на рын­ке, а не про­во­дить бо́ льшую часть дня в гим­на­си­ях и лес­хах . Соби­ра­ясь там, они чин­но беседо­ва­ли, ни сло­вом не упо­ми­ная ни о нажи­ве, ни о тор­гов­ле - часы тек­ли в похва­лах достой­ным поступ­кам и пори­ца­ни­ях дур­ным, похва­лах, соеди­нен­ных с шут­ка­ми и насмеш­ка­ми, кото­рые непри­мет­но уве­ща­ли и исправ­ля­ли. Да и сам Ликург не был чрез­мер­но суров: по сооб­ще­нию Соси­бия, он воз­двиг неболь­шую ста­тую бога Сме­ха, желая, чтобы шут­ка, умест­ная и своевре­мен­ная, при­шла на пиры и подоб­ные им собра­ния и ста­ла сво­е­го рода при­пра­вою к трудам каж­до­го дня.

Одним сло­вом, он при­учал сограж­дан к тому, чтобы они и не хоте­ли и не уме­ли жить врозь, но, подоб­но пче­лам, нахо­ди­лись в нерас­тор­жи­мой свя­зи с обще­ст­вом, все были тес­но спло­че­ны вокруг сво­е­го руко­во­ди­те­ля и цели­ком при­над­ле­жа­ли оте­че­ству, почти что вовсе забы­вая о себе в поры­ве вооду­шев­ле­ния и люб­ви к сла­ве. Этот образ мыс­лей мож­но раз­ли­чить и в неко­то­рых выска­зы­ва­ни­ях спар­тан­цев. Так Педа­рит, не избран­ный в чис­ло трех­сот , ушел, сияя и раду­ясь, что в горо­де есть три­ста чело­век луч­ших, чем он. Поли­ст­ра­тид с това­ри­ща­ми при­бы­ли посоль­ст­вом к пол­ко­во­д­цам пер­сид­ско­го царя; те осве­до­ми­лись, яви­лись ли они по част­но­му делу или от лица государ­ства. « Если все будет лад­но - от лица государ­ства, если нет - по част­но­му делу» , - отве­тил Поли­ст­ра­тид. К Арги­лео­ниде, мате­ри Бра­сида, при­шли несколь­ко граж­дан Амфи­по­ля, ока­зав­ши­е­ся в Лакеде­моне, и она спро­си­ла их, как погиб Бра­сид и была ли его смерть достой­на Спар­ты. Те ста­ли пре­воз­но­сить покой­но­го и заяви­ли, что вто­ро­го тако­го мужа в Спар­те нет. « Не гово­ри­те так, чуже­стран­цы, - про­мол­ви­ла мать. - Вер­но, Бра­сид был достой­ный чело­век, но в Лакеде­моне есть мно­го еще более заме­ча­тель­ных» .

26. Как уже гово­ри­лось, пер­вых ста­рей­шин Ликург назна­чил из чис­ла тех, кто при­ни­мал уча­стие в его замыс­ле. Затем он поста­но­вил вза­мен умер­ших вся­кий раз выби­рать из граж­дан, достиг­ших шести­де­ся­ти лет, того, кто будет при­знан самым доб­лест­ным. Не было, веро­ят­но, в мире состя­за­ния более вели­ко­го и победы более желан­ной! И вер­но, ведь речь шла не о том, кто сре­ди про­вор­ных самый про­вор­ный или сре­ди силь­ных самый силь­ный, но о том, кто сре­ди доб­рых и муд­рых муд­рей­ший и самый луч­ший, кто в награ­ду за доб­ро­де­тель полу­чит до кон­ца сво­их дней вер­хов­ную, - если здесь при­ме­ни­мо это сло­во, - власть в государ­стве, будет гос­по­ди­ном над жиз­нью, честью, коро­че гово­ря, над все­ми выс­ши­ми бла­га­ми. Реше­ние это выно­си­лось сле­ду­ю­щим обра­зом. Когда народ схо­дил­ся, осо­бые выбор­ные закры­ва­лись в доме по сосед­ству, так чтобы и их никто не видел, и сами они не виде­ли, что про­ис­хо­дит сна­ру­жи, но толь­ко слы­ша­ли бы голо­са собрав­ших­ся. Народ и в этом слу­чае, как и во всех про­чих, решал дело кри­ком. Соис­ка­те­лей вво­ди­ли не всех сра­зу, а по оче­реди, в соот­вет­ст­вии со жре­би­ем, и они мол­ча про­хо­ди­ли через Собра­ние. У сидев­ших вза­пер­ти были таб­лич­ки, на кото­рых они отме­ча­ли силу кри­ка, не зная кому это кри­чат, но толь­ко заклю­чая, что вышел пер­вый, вто­рой, тре­тий, вооб­ще оче­ред­ной соис­ка­тель. Избран­ным объ­яв­лял­ся тот, кому кри­ча­ли боль­ше и гром­че дру­гих. С вен­ком на голо­ве он обхо­дил хра­мы богов. За ним огром­ной тол­пою сле­до­ва­ли моло­дые люди, вос­хва­ляя и про­слав­ляя ново­го ста­рей­ши­ну, и жен­щи­ны, вос­пе­вав­шие его доб­лесть и участь его воз­гла­шав­шие счаст­ли­вой. Каж­дый из близ­ких про­сил его отку­шать, гово­ря, что этим уго­ще­ни­ем его чест­ву­ет государ­ство. Закон­чив обход, он отправ­лял­ся к общей тра­пе­зе; заведен­ный порядок ничем не нару­шал­ся, не счи­тая того, что ста­рей­ши­на полу­чал вто­рую долю, но не съе­дал ее, а откла­ды­вал. У две­рей сто­я­ли его род­ст­вен­ни­цы, после обеда он под­зы­вал ту из них, кото­рую ува­жал более дру­гих, и, вру­чая ей эту долю, гово­рил, что отда­ет награ­ду, кото­рой удо­сто­ил­ся сам, после чего осталь­ные жен­щи­ны, про­слав­ляя эту избран­ни­цу, про­во­жа­ли ее домой.

27. Не менее заме­ча­тель­ны были и зако­ны, касав­ши­е­ся погре­бе­ния. Во-пер­вых, покон­чив со вся­че­ским суе­ве­ри­ем, Ликург не пре­пят­ст­во­вал хоро­нить мерт­вых в самом горо­де и ста­вить над­гро­бия близ хра­мов, чтобы моло­дые люди, при­вы­кая к их виду, не боя­лись смер­ти и не счи­та­ли себя осквер­нен­ны­ми, кос­нув­шись мерт­во­го тела или пере­сту­пив через моги­лу. Затем он запре­тил погре­бать что бы то ни было вме­сте с покой­ни­ком: тело сле­до­ва­ло пре­да­вать зем­ле обер­ну­тым в пур­пур­ный плащ и уви­тым зеле­нью оли­вы. Над­пи­сы­вать на могиль­ном камне имя умер­ше­го воз­бра­ня­лось; исклю­че­ние Ликург сде­лал лишь для пав­ших на войне и для жриц. Срок тра­у­ра он уста­но­вил корот­кий - один­на­дцать дней; на две­на­дца­тый до́ лжно было при­не­сти жерт­ву Демет­ре и поло­жить пре­дел скор­би. Ликург не тер­пел без­раз­ли­чия и внут­рен­ней рас­слаб­лен­но­сти, необ­хо­ди­мые чело­ве­че­ские дей­ст­вия он так или ина­че соче­тал с утвер­жде­ни­ем нрав­ст­вен­но­го совер­шен­ства и пори­ца­ни­ем поро­ка; он напол­нил город мно­же­ст­вом поучи­тель­ных при­ме­ров, сре­ди кото­рых спар­тан­цы вырас­та­ли, с кото­ры­ми неиз­беж­но стал­ки­ва­лись на каж­дом шагу и кото­рые, слу­жа образ­цом для под­ра­жа­ния, вели их по пути добра.

По этой же при­чине он не раз­ре­шил выез­жать за пре­де­лы стра­ны и путе­ше­ст­во­вать, опа­са­ясь, как бы не завез­ли в Лакеде­мон чужие нра­вы, не ста­ли под­ра­жать чужой, неупо­рядо­чен­ной жиз­ни и ино­му обра­зу прав­ле­ния. Мало того, он изго­нял тех, что сте­ка­лись в Спар­ту без какой-либо нуж­ды или опре­де­лен­ной цели - не пото­му, как утвер­жда­ет Фукидид , что боял­ся, как бы они не пере­ня­ли учреж­ден­ный им строй и не выучи­лись доб­ле­сти, но, ско­рее, стра­шась, как бы эти люди сами не пре­вра­ти­лись в учи­те­лей поро­ка. Ведь вме­сте с чуже­стран­ца­ми неиз­мен­но появ­ля­ют­ся и чужие речи, а новые речи при­во­дят новые суж­де­ния, из кото­рых неиз­беж­но рож­да­ют­ся мно­гие чув­ства и жела­ния, столь же про­тив­ные суще­ст­ву­ю­ще­му государ­ст­вен­но­му строю, сколь невер­ные зву­ки - сла­жен­ной песне. Поэто­му Ликург счи­тал необ­хо­ди­мым зор­че беречь город от дур­ных нра­вов, чем от зара­зы, кото­рую могут зане­сти извне.

28. Во всем этом нет и следа неспра­вед­ли­во­сти, в кото­рой иные винят зако­ны Ликур­га, пола­гая, буд­то они вполне доста­точ­но настав­ля­ют в муже­стве, но слиш­ком мало - в спра­вед­ли­во­сти. И лишь так назы­вае­мая крип­тия, если толь­ко и она, как утвер­жда­ет Ари­сто­тель, - Ликур­го­во ново­введе­ние, мог­ла вну­шить неко­то­рым, в том чис­ле и Пла­то­ну , подоб­ное суж­де­ние о спар­тан­ском государ­стве и его зако­но­да­те­ле. Вот как про­ис­хо­ди­ли крип­тии. Вре­мя от вре­ме­ни вла­сти отправ­ля­ли бро­дить по окрест­но­стям моло­дых людей, счи­тав­ших­ся наи­бо­лее сооб­ра­зи­тель­ны­ми, снаб­див их толь­ко корот­ки­ми меча­ми и самым необ­хо­ди­мым запа­сом про­до­воль­ст­вия. Днем они отды­ха­ли, пря­чась по укром­ным угол­кам, а ночью, поки­нув свои убе­жи­ща, умерщ­вля­ли всех ило­тов, каких захва­ты­ва­ли на доро­гах. Неред­ко они обхо­ди­ли и поля, уби­вая самых креп­ких и силь­ных ило­тов. Фукидид в « Пело­пон­нес­ской войне» рас­ска­зы­ва­ет, что спар­тан­цы выбра­ли отли­чив­ших­ся осо­бою храб­ро­стью ило­тов, и те, с вен­ка­ми на голо­ве, слов­но гото­вясь полу­чить сво­бо­ду, посе­ща­ли храм за хра­мом, но немно­го спу­стя все исчез­ли, - а было их более двух тысяч, - и ни тогда, ни впо­след­ст­вии никто не мог ска­зать, как они погиб­ли. Ари­сто­тель осо­бо оста­нав­ли­ва­ет­ся на том, что эфо­ры, при­ни­мая власть, пер­вым делом объ­яв­ля­ли вой­ну илотам, дабы уза­ко­нить убий­ство послед­них. И вооб­ще спар­тан­цы обра­ща­лись с ними гру­бо и жесто­ко. Они застав­ля­ли ило­тов пить несме­шан­ное вино, а потом при­во­ди­ли их на общие тра­пезы, чтобы пока­зать моло­де­жи, что такое опья­не­ние. Им при­ка­зы­ва­ли петь дрян­ные пес­ни и тан­це­вать сме­хотвор­ные тан­цы, запре­щая раз­вле­че­ния, подо­баю­щие сво­бод­но­му чело­ве­ку. Даже гораздо поз­же, во вре­мя похо­да фиван­цев в Лако­нию, когда захва­чен­ным в плен илотам веле­ли спеть что-нибудь из Тер­панд­ра, Алк­ма­на или лакон­ца Спен­дон­та, они отка­за­лись, пото­му что гос­по­дам-де это не по душе. Итак, тот, кто гово­рит , что в Лакеде­моне сво­бод­ный до кон­ца сво­бо­ден, а раб до кон­ца пора­бо­щен, совер­шен­но вер­но опре­де­лил сло­жив­ше­е­ся поло­же­ние вещей. Но, по-мое­му, все эти стро­го­сти появи­лись у спар­тан­цев лишь впо­след­ст­вии, а имен­но, после боль­шо­го зем­ле­тря­се­ния , когда, как рас­ска­зы­ва­ют, илоты, высту­пив вме­сте с мес­сен­ца­ми, страш­но бес­чин­ст­во­ва­ли по всей Лако­нии и едва не погу­би­ли город. Я, по край­ней мере, не могу при­пи­сать столь гнус­ное дело, как крип­тии, Ликур­гу, соста­вив­ши себе поня­тие о нра­ве это­го чело­ве­ка по той крото­сти и спра­вед­ли­во­сти, кото­рые в осталь­ном отме­ча­ют всю его жизнь и под­твер­жде­ны свиде­тель­ст­вом боже­ства.

29. Когда глав­ней­шие из зако­нов уко­ре­ни­лись в обы­ча­ях спар­тан­цев и государ­ст­вен­ный строй доста­точ­но окреп, чтобы впредь сохра­нять­ся соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, то, подоб­но богу у Пла­то­на , воз­ве­се­лив­ше­му­ся при виде воз­ник­ше­го миро­зда­ния, впер­вые при­шед­ше­го в дви­же­ние, Ликург был обра­до­ван и вос­хи­щен кра­сотою и вели­чи­ем сво­е­го зако­но­да­тель­ства, пущен­но­го в ход и уже гряду­ще­го сво­им путем, и поже­лал обес­пе­чить ему бес­смер­тие, незыб­ле­мость в буду­щем - посколь­ку это доступ­но чело­ве­че­ско­му разу­ме­нию. Итак, собрав все­на­род­ное Собра­ние, он заявил, что теперь все­му сооб­ще­на над­ле­жа­щая мера, что сде­лан­но­го доста­точ­но для бла­го­ден­ст­вия и сла­вы государ­ства, но оста­ет­ся еще один вопрос, самый важ­ный и основ­ной, суть кото­ро­го он откро­ет сограж­да­нам лишь после того, как спро­сит сове­та у бога. Пусть-де они неукос­ни­тель­но при­дер­жи­ва­ют­ся издан­ных зако­нов и ниче­го в них не изме­ня­ют, пока он не вер­нет­ся из Дельф, он же, когда воз­вра­тит­ся, выпол­нит то, что пове­лит бог. Все выра­зи­ли согла­сие и про­си­ли его поско­рее отправ­лять­ся, и, при­няв у царей и ста­рей­шин, а затем и у про­чих граж­дан при­ся­гу в том, что, покуда не вер­нет­ся Ликург, они оста­нут­ся вер­ны суще­ст­ву­ю­ще­му строю, он уехал в Дель­фы. При­быв к ора­ку­лу и при­не­ся богу жерт­ву, Ликург вопро­сил, хоро­ши ли его зако­ны и доста­точ­ны ли для того, чтобы при­ве­сти город к бла­го­ден­ст­вию и нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству. Бог отве­чал, что и зако­ны хоро­ши, и город пре­будет на вер­шине сла­вы, если не изме­нит Ликур­го­ву устрой­ству. Запи­сав про­ри­ца­ние, Ликург ото­слал его в Спар­ту, а сам, сно­ва при­не­ся жерт­ву богу и про­стив­шись с дру­зья­ми и с сыном, решил не осво­бож­дать сограж­дан от их клят­вы и для это­го доб­ро­воль­но уме­реть: он достиг воз­рас­та, когда мож­но еще про­дол­жать жизнь, но мож­но и поки­нуть ее, тем более что все его замыс­лы при­шли, по-види­мо­му, к счаст­ли­во­му завер­ше­нию. Он умо­рил себя голо­дом, твер­до веря, что даже смерть государ­ст­вен­но­го мужа не долж­на быть бес­по­лез­на для государ­ства, что самой кон­чине его над­ле­жит быть не без­воль­ным под­чи­не­ни­ем, но нрав­ст­вен­ным дея­ни­ем. Для него, рас­судил он, после пре­крас­ней­ших подви­гов, кото­рые он свер­шил, эта смерть будет поис­ти­не вен­цом уда­чи и сча­стья, а для сограж­дан, покляв­ших­ся хра­нить вер­ность его уста­нов­ле­ни­ям, пока он не вер­нет­ся, - стра­жем тех благ, кото­рые он доста­вил им при жиз­ни. И Ликург не ошиб­ся в сво­их рас­че­тах. Спар­та пре­вос­хо­ди­ла все гре­че­ские горо­да бла­го­за­ко­ни­ем и сла­вою на про­тя­же­нии пяти­сот лет, пока блю­ла зако­ны Ликур­га, в кото­рых ни один из четыр­на­дца­ти пра­вив­ших после него царей, вплоть до Агида, сына Архида­ма, ниче­го не изме­нил. Созда­ние долж­но­сти эфо­ров послу­жи­ло не ослаб­ле­нию, но упро­че­нию государ­ства: оно лишь на пер­вый взгляд было уступ­кой наро­ду, на самом же деле - уси­ли­ло ари­сто­кра­тию.

30. В цар­ст­во­ва­ние Агида моне­та впер­вые про­ник­ла в Спар­ту, а вме­сте с нею вер­ну­лись коры­сто­лю­бие и стя­жа­тель­ство, и все по вине Лисанд­ра . Лич­но он был недо­сту­пен вла­сти денег, но испол­нил оте­че­ство стра­стью к богат­ству и зара­зил рос­ко­шью, при­ве­зя - в обход зако­нов Ликур­га - с вой­ны золо­то и сереб­ро. Преж­де, одна­ко, когда эти зако­ны оста­ва­лись в силе, Спар­та вела жизнь не обыч­но­го горо­да, но ско­рее мно­го­опыт­но­го и муд­ро­го мужа, или, гово­ря еще точ­нее, подоб­но тому как Геракл в пес­нях поэтов обхо­дит все­лен­ную с одною лишь дуби­ной и шку­рою на пле­чах, карая неспра­вед­ли­вых и кро­во­жад­ных тиран­нов, так же точ­но Лакеде­мон с помо­щью пал­ки-ски­та­лы и про­сто­го пла­ща гла­вен­ст­во­вал в Гре­ции, доб­ро­воль­но и охот­но ему под­чи­няв­шей­ся, низ­вер­гал без­за­кон­ную и тиран­ни­че­скую власть, решал спо­ры вою­ю­щих, успо­ка­и­вал мятеж­ни­ков, часто даже щитом не шевель­нув, но отпра­вив одно­го-един­ст­вен­но­го посла, рас­по­ря­же­ни­ям кото­ро­го все немед­лен­но пови­но­ва­лись, слов­но пче­лы, при появ­ле­нии мат­ки друж­но соби­раю­щи­е­ся и зани­маю­щие каж­дая свое место. Тако­вы были про­цве­таю­щие в горо­де бла­го­за­ко­ние и спра­вед­ли­вость.

Тем более изум­ля­ют меня неко­то­рые писа­те­ли, утвер­ждаю­щие, буд­то спар­тан­цы отлич­но испол­ня­ли при­ка­за­ния, но сами при­ка­зы­вать не уме­ли, и с одоб­ре­ни­ем ссы­лаю­щи­е­ся на царя Фео­пом­па, кото­рый в ответ на чьи-то сло­ва, что-де Спар­ту хра­нит твер­дая власть царей, ска­зал: « Нет, вер­нее, послу­ша­ние граж­дан» . Люди недол­го слу­ша­ют­ся тех, кто не может началь­ст­во­вать, и пови­но­ве­ние - это искус­ство, кото­ро­му учит вла­сте­лин. Кто хоро­шо ведет, за тем и идут хоро­шо, и как мастер­ство укро­ти­те­ля коней состо­ит в том, чтобы сде­лать лошадь крот­кой и смир­ной, так зада­ча царя - вну­шать покор­ность, лакеде­мо­няне же вну­ша­ли осталь­ным не толь­ко покор­ность, но и жела­ние пови­но­вать­ся. Ну да, ведь у них про­си­ли не кораб­лей, не денег, не гопли­тов, а един­ст­вен­но лишь спар­тан­ско­го пол­ко­во­д­ца и, полу­чив, встре­ча­ли его с почте­ни­ем и бояз­нью, как сици­лий­цы Гилип­па, жите­ли Хал­киды - Бра­сида, а все гре­че­ское насе­ле­ние Азии - Лисанд­ра, Кал­ли­кра­ти­да и Аге­си­лая. Этих пол­ко­вод­цев назы­ва­ли упра­ви­те­ля­ми и настав­ни­ка­ми наро­дов и вла­стей всей зем­ли, и на государ­ство спар­тан­цев взи­ра­ли как на дядь­ку, учи­те­ля достой­ной жиз­ни и муд­ро­го управ­ле­ния. На это, по-види­мо­му, шут­ли­во наме­ка­ет Стра­то­ник, пред­ла­гая закон, по кото­ро­му афи­ня­нам вме­ня­ет­ся в обя­зан­ность справ­лять таин­ства и устра­и­вать шест­вия, элей­цам - быть судья­ми на играх, посколь­ку в этих заня­ти­ях они не зна­ют себе рав­ных, а еже­ли те или дру­гие в чем про­ви­нят­ся - сечь лакеде­мо­нян . Но это, разу­ме­ет­ся, озор­ная насмеш­ка, не более. А вот Эсхин, после­до­ва­тель Сокра­та, видя, как хва­ста­ют­ся и чва­нят­ся фиван­цы сво­ей победою при Левк­трах, заме­тил, что они ничем не отли­ча­ют­ся от маль­чи­шек, кото­рые лику­ют, вздув­ши сво­е­го дядь­ку.

31. Впро­чем, не это было глав­ною целью Ликур­га - он вовсе не стре­мил­ся поста­вить свой город во гла­ве огром­но­го мно­же­ства дру­гих, но, пола­гая, что бла­го­ден­ст­вие как отдель­но­го чело­ве­ка, так и цело­го государ­ства явля­ет­ся след­ст­ви­ем нрав­ст­вен­ной высоты и внут­рен­не­го согла­сия, все направ­лял к тому, чтобы спар­тан­цы как мож­но доль­ше оста­ва­лись сво­бод­ны­ми, ни от кого не зави­ся­щи­ми и бла­го­ра­зум­ны­ми. На тех же осно­ва­ни­ях стро­и­ли свое государ­ство Пла­тон, Дио­ген, Зенон и вооб­ще все, кто об этом гово­рил и чьи труды стя­жа­ли похва­лу. Но после них-то оста­лись одни лишь писа­ния да речи, а Ликург не в писа­ни­ях и не в речах, а на деле создал государ­ство, рав­но­го кото­ро­му не было и нет, явив­ши очам тех, кто не верит в суще­ст­во­ва­ние истин­но­го муд­ре­ца, целый город, пре­дан­ный фило­со­фии. Вполне понят­но, что он пре­вос­хо­дит сла­вою всех гре­ков, кото­рые когда-либо высту­па­ли на государ­ст­вен­ном попри­ще. Вот поче­му Ари­сто­тель и утвер­жда­ет, что Ликург не полу­чил в Лакеде­моне все­го, что при­чи­та­ет­ся ему по пра­ву, хотя поче­сти, ока­зы­вае­мые спар­тан­ца­ми сво­е­му зако­но­да­те­лю, чрез­вы­чай­но вели­ки: ему воз­двиг­нут храм и еже­год­но при­но­сят­ся жерт­вы, как богу. Рас­ска­зы­ва­ют, что, когда остан­ки Ликур­га были пере­не­се­ны на роди­ну, в гроб­ни­цу уда­ри­ла мол­ния. Впо­след­ст­вии это не выпа­да­ло на долю нико­му из зна­ме­ни­тых людей, кро­ме Эври­пида, умер­ше­го и погре­бен­но­го в Македо­нии близ Аре­ту­сы. С ним одним слу­чи­лось после смер­ти то же, что неко­гда - с самым чистым и самым любез­ным богам чело­ве­ком, и в гла­зах страст­ных поклон­ни­ков Эври­пида - это вели­кое зна­ме­ние, слу­жа­щее оправ­да­ни­ем их пыл­кой при­вер­жен­но­сти.

Скон­чал­ся Ликург, по сло­вам неко­то­рых писа­те­лей, в Кир­ре, Апол­ло­фе­мид сооб­ща­ет, что неза­дол­го до смер­ти он при­был в Элиду, Тимей и Ари­сток­сен - что послед­ние дни его жиз­ни про­шли на Кри­те; Ари­сток­сен пишет, что кри­тяне даже пока­зы­ва­ют его моги­лу близ Пер­га­ма у боль­шой доро­ги.

Он оста­вил, гово­рят, един­ст­вен­но­го сына по име­ни Анти­ор, кото­рый умер без­дет­ным, и род Ликур­га пре­кра­тил­ся. Но дру­зья и близ­кие, чтобы про­дол­жить его труды, учреди­ли обще­ство, кото­рое суще­ст­во­ва­ло дол­гое вре­мя, и дни, в кото­рые они соби­ра­лись, назы­ва­ли « Ликур­гида­ми» . Ари­сто­крат, сын Гип­пар­ха, гово­рит, что, когда Ликург умер на Кри­те, те, кто при­ни­мал его у себя, сожгли тело и прах раз­ве­я­ли над морем; тако­ва была его прось­ба, ибо он опа­сал­ся, как бы, если остан­ки его пере­ве­зут в Лакеде­мон, там не ска­за­ли, что, мол, Ликург вер­нул­ся и клят­ва утра­ти­ла свою силу, и под этим пред­ло­гом не внес­ли бы изме­не­ния в создан­ный им строй.

Это сло­во зна­чит «дого­вор», а так­же «изре­че­ние ора­ку­ла».).… - Напев, под кото­рый шли в бой спар­тан­цы, упо­ми­на­ет­ся и у Ксе­но­фон­та (Нума, 12 Лис., 19 . Спар­та была в Гре­ции един­ст­вен­ным государ­ст­вом, забо­тив­шим­ся о сохра­не­нии воен­ных тайн.

…сечь лакеде­мо­нян. - Т. е. спар­тан­цы как вос­пи­та­те­ли и настав­ни­ки всей Гре­ции ответ­ст­вен­ны за ошиб­ки сво­их уче­ни­ков.

Пер­гам - разу­ме­ет­ся не цита­дель Трои и не город в Малой Азии, а одно­имен­ный город на севе­ро-запад­ной око­неч­но­сти Кри­та.

Нельзя переоценить значение трудов, написанных античными мудрецами, их открытий и прочего наследия, доставшегося человечеству с тех времен. К сожалению, многие произведения не сохранились до наших дней, и это серьезная утрата. Однако нет смысла жалеть о том, чего нельзя изменить, действовать следует, исходя из сложившейся ситуации. По крайней мере, так утверждали сами древнегреческие и древнеримские мудрецы, к числу которых относится и Плутарх из Херонеи.

Детство и юность

О детстве древнегреческого писателя и философа известно мало. Родился он в 46 году нашей эры. Родители мальчика, хотя и были людьми обеспеченными, но к аристократам или другим привилегированным сословиям не относились. Тем не менее, этот факт не помешал Плутарху и его брату Ламприю читать книги и получить хорошее образование в Афинах.

Обучаясь философии, риторике и математике, Плутарх сдружился с учителем Аммонием – приверженцем учения . Эта дружба привела к тому, что по окончании обучения Плутарх вместе с братом и учителем отправился в Дельфы.

Целью этого путешествия было личное знакомство с культом Аполлона, а также деятельностью оракулов и пифий. Это событие серьезно повлияло на молодого Плутарха, в последующие годы он не единожды вспоминал об этом (в том числе, и в своих произведениях).

Вернувшись обратно в родной город Херонеи, Плутарх поступил на государственную службу, став архонтом-эпонимом. Первым заданием молодого архонта был доклад проконсулу провинции Ахайя о требованиях жителей города. Успешно справившись с поручением, Плутарх продолжил работу общественным деятелем.

Философия и литература

Плутарх всегда считал себя последователем учений Платона. Тем не менее, правильнее будет его отнести к эклектикам – приверженцам течения, полностью сформированного уже после смерти Плутарха александрийским философом Потамоном.

На формирование взглядов Плутарха влияло много факторов, среди которых платоник Аммоний сыграл главную роль. Однако стоит отметить, что еще во время обучения будущий философ успел завести знакомства с перипатетиками (учениками ) и со стоиками. И если последователи Аристотеля показались ему более-менее убедительными, то стоиков, как и эпикурейцев, Плутарх в дальнейшем серьезно раскритиковал.

Также во время одного из своих путешествий по миру Плутарх успел познакомиться и с римскими неопифагорейцами. Литературное наследие философа действительно обширно. Согласно каталогу, составленному братом философа Ламприем, Плутарх написал порядка 210 сочинений, основная часть которых сохранилась до наших дней. Из этой массы исследователи особняком ставят «Сравнительные жизнеописания» и цикл «Моралии», состоящий из 78 произведений (плюс еще 5 со спорным авторством).

«Сравнительные жизнеописания» представляют собой 22 парные биографии древних греков и римлян, среди которых , спартанский царь Леонид, а также ораторы и . Пары были подобраны по схожести характеров и деятельности.

При описании жизни философ свободно оперировал фактами, утверждая, что пишет биографию, а не историю. Главной же задачей данного сочинения являлось знакомство с великими деятелями прошлого и несло в себе чисто воспитательных характер. К слову, в оригинале было больше пар для сравнения, однако некоторые не сохранились.

Цикл «Моралии» также нес воспитательную функцию, поскольку основная часть входящих в него произведений была написана в бытность Плутарха лектором и наставником. К наиболее ярким примерам относятся такие произведения: «Об излишней робости», «О болтливости», «О том, как пользоваться лекциями», «О мудрости», «О воспитании детей».

Были и труды политического характера – «Наставление о государственных делах» и «О монархии, демократии и олигархии». Их Плутарх написал, получив гражданство и государственную должность в Риме (произошло это благодаря знакомству с Квинтом Сосием Сенеционом). Когда начались гонения ученых и философов со стороны императора Тита Флавия Домициана, вернулся обратно в Херонеи, рискуя быть казненным за свои высказывания.

Плутарх побывал во всех крупных городах Греции (в том числе и в Коринфе), посетил Сарды, Александрию и ряд других городов. На основе своих путешествий по миру философ написал такие сочинения, как «Об Исиде и Осирисе», в котором изложил свою точку зрения на понимание древнеегипетской мифологии, двухтомник «Греческие вопросы» и «Римские вопросы».

В этих произведениях была рассмотрена история двух влиятельных государств, две биографии Александра Македонского (помимо вошедшей в «Сравнительные жизнеописания») – «О славе Александра» и «Об удаче и доблести Александра Великого», а также ряд других произведений.

Свои философские взгляды Плутарх изложил в толковании произведений Платона («Платоновские вопросы»), в критических сочинениях («О противоречиях у стоиков», «О том, что даже приятная жизнь невозможна, если следовать Эпикуру»), в сборнике «Застольные беседы», состоящем из 9 книг, а также в пифийских диалогах («О том, что пифии больше не прорицают стихами», «Об упадке оракулов», «Пусть божество медлит с воздаянием»).

Личная жизнь

Свою семью Плутарх любил, о чем неоднократно упоминал в произведениях. У него было 4 сына и дочь, однако дочь и один из сыновей погибли еще в младенчестве. Чтобы хоть как-то успокоить супругу Тимоксену, философ написал сочинение «Утешение к супруге», сохранившееся и по сей день.

Когда сыновья подросли, Плутарх решил самостоятельно заняться их обучением. Позже в число его учеников входили и дети других горожан. Это натолкнуло философа на мысль обучать людей по всей стране, чем он и занялся.

Смерть

Точная дата смерти философа неизвестна, однако, предположительно, это произошло в промежутке с 125 по 127 год. Умер Плутарх по естественной причине – от старости. Произошло это в его родном городе Херонеи, но похоронили Плутарха в Дельфах – согласно завещанию.

На месте захоронения философа поставили памятник, который археологи обнаружили в 1877 году, во время раскопок. Плутарх оставил после себя добрую память – именем философа названы многочисленные биографии великих людей, а также кратер на видимой стороне Луны.

Библиография

• «Сравнительные жизнеописания»
• «Моралии»
• «Застольные беседы»
• «Греческие вопросы»
• «Римские вопросы»
• «О монархии, демократии и олигархии»
• «О противоречии у стоиков»
• «Об Исиде и Осирисе»
• «О том, что пифии больше не прорицают стихами»
• «Об удаче и доблести Александра Великого»
• «Платоновские вопросы»

Цитаты

• «Предатели предают, прежде всего, самих себя».
• «Болтун хочет заставить себя любить - и вызывает ненависть, хочет оказать услугу - и становится навязчивым, хочет вызвать удивление - и делается смешным; он оскорбляет своих друзей, служит своим врагам и все это на свою погибель».
• «Кто рассчитывает обеспечить себе здоровье, пребывая в лени, тот поступает так же глупо, как и человек, думающий молчанием усовершенствовать свой голос».
• «Мы часто задаем вопрос, не в ответе нуждаясь, а стремясь услышать голос и снискать расположение другого человека, желая втянуть его в беседу. Опережать с ответами других, стремясь захватить чужой слух и занять чужие мысли, - все равно, что лезть целоваться к человеку, жаждущему поцелуя другого, или устремленный на другого взор стараться привлечь к себе».
• «Подчас не без пользы бывает заткнуть обидчику рот остроумной отповедью; такая отповедь должна быть краткой и не обнаруживать ни раздражения, ни ярости, но пусть она умеет со спокойной улыбкой немного укусить, возвращая удар; как стрелы отлетают от твердого предмета обратно к тому, кто их послал, так и оскорбление словно бы летит от умного и владеющего собой оратора назад и попадет в оскорбителя».

Определение

Биография

Сочинения

Сравнительные жизнеописания

Другие произведения

Литература

Плутарх в русских переводах

Цитаты и афоризмы

Определение

Плута́рх из Хероне́и (др.-греч. Πλούταρχος) (ок. 45 — ок. 127) — древнегреческий философ, биограф, моралист.

Плутарх это (ок. 46 - ок. 120) - древнегреческий писатель, автор морально-философских и историко-биографических сочинений. Из огромного литературного наследия Плутарха , составлявшего около 250 сочинений, сохранилось не более трети произведений, большая часть которых объединена под общим названием «Моралий». Другая группа - «Сравнительные жизнеописания» - включает 23 пары биографий выдающихся политических деятелей Древней Греции и Рима, подобранных по сходству их исторической миссии и близости характеров.

Биография

Происходил из состоятельной семьи, проживавшей в небольшом городке в Беотии.

В Афинах изучал математику, риторику и философию, последнюю главным образом у платоника Аммония, но также значительное влияние на него оказали Перипат и Стоя. По философским воззрениям был эклектиком, в философии его интересовало ее практическое приложение.

В молодости много путешествовал. Посетил Грецию, Малую Азию, Египет, был в Риме, где встретился с неопифагорейцами, а также завязал дружбу с многими выдающимися людьми, в том числе с Луцием Местрием Флором, близким соратником императора Веспасиана, который помог Плутарху получить римское .

Однако в скором времени Плутарх возвратился в Херонею. Он верно служил своему городу, исполняя общественные должности. Он собирал в своем доме молодежь, и, обучая собственных сыновей, создал своего рода «частную академию», в которой играл роль наставника и лектора.

На пятидесятом году жизни стал жрецом Аполлона в Дельфах, старался вернуть святилищу и оракулу былое значение.

Плутарх не был оригинальным писателем. В основном он собирал и обрабатывал то, что другие, более оригинальные писатели и мыслители написали до него. Но в обработке Плутарха целая традиция, отмеченная знаком его личности, обрела новый облик и именно в таком виде она определяла в течение многих веков европейскую мысль и литературу. Богатству интересов Плутарха (в основном они вращались вокруг семейной жизни, жизни греческих городов-государств, религиозных проблем и вопросов дружбы) соответствовало значительное число его сочинений, от которых сохранилось меньше половины. Чрезвычайно трудно установить их хронологию. Тематически мы можем разделить их на 2 группы: первая, очень разнородная, охватывает созданные в разные периоды сочинения, в основном философские и дидактические, объединяя их под общим названием Этика (Moralia); вторую составляют биографии. (Все названия обычно цитируются по-латыни.) В Этике мы находим примерно 80 сочинений. Самыми ранними из них являются те, которые носят риторический характер, как, например похвалы Афинам, рассуждения о Фортуне (греческом Тихе) и ее роли в жизни Александра Македонского или в истории Рима.

Большую группу составляют также популярно-философские трактаты; из них, возможно, самым характерным для Плутарха является небольшое сочинение О состоянии духа. В воспитательных целях задуманы другие сочинения, содержащие советы, как надо поступать, чтобы быть счастливым и преодолеть недостатки (например, О чрезмерном любопытстве, О болтливости. Об излишней робости}. По этим же причинам Плутарх занимался вопросами любви и брака.

Во всех этих сочинениях находят отражение педагогические интересы Плутарха, неудивительно, что он поднимал подобные вопросы также в работах Как нужно молодому человеку слушать поэтов. Как пользоваться лекциями и т. д. Тематически приближаются к ним политические сочинения Плутарха, особенно те из них, что содержат рекомендации для правителей и политических деятелей . К сочинениям на темы семейной жизни относится и консоляция (то есть утешительное сочинение после тяжкой утраты), обращенная к жене Плутарха Тимоксене, потерявшей единственную дочь.

Наряду с наиболее популярными работами в диалогической форме, в Этику входили и другие — приближенные по своему характеру к научному докладу, в которых Плутарх, не вдаваясь глубоко в теоретические рассуждения, тем не менее приводит множество ценных сведений по истории философии. К ним следует причислить сочинения об учении Платона, как например Платоновские вопросы. или О сотворении души в "Тимее", а также полемические произведения, направленные против эпикурейцев и стоиков.

Плутарх писал и о человеческой душе, интересовался психологией, возможно, даже психологией животных, если сочинения о сообразительности и разумности зверей действительно вышли из-под его пера.

Вопросам религии Плутарх посвятил многочисленные произведения, среди них так называемые «пифийские» диалоги, касающиеся оракула Аполлона в Дельфах. Наиболее интересным в этой группе представляется произведение Об Исиде и Осирисе, в котором Плутарх, сам посвященный в мистерии Диониса, изложил самые разнообразные синкретические и аллегорические интерпретации мистерий Осириса. Об интересе Плутарха к древностям свидетельствуют два сочинения: Греческие вопросы (Aitia Hellenika; лат. Quaestiones Graeсае) и Римские вопросы (Aitia Romaika; лат. Quaestiones Romanae), в которых раскрывается значение и происхождение различных обычаев греко-римского мира (много места отведено вопросам культа).

Сочинение Плутарха О лике на лунном диске представляет различные теории относительно этого небесного тела, в конце Плутарх обращается к теории, принятой в Академии Платона (Ксенократ), усматривая в Луне родину демонов. Пристрастия Плутарха, столь ярко проявившиеся в его биографиях, нашли отражение также в сборнике лакедемонских присловий (другой сборник известных изречений Апофтегматы, вероятно, большей частью не является подлинным). Самые разные темы раскрывают в форме диалога такие произведения, как Пир семи мудрецов или Беседы на пиру (в 9 книгах).

В Этике Плутарха включены и неаутентичные произведения неизвестных авторов. К важнейшим из них принадлежат: О музыке, представляющее один из главных источников наших знаний об античной музыке (Аристоксен, Гераклид Понтийский), и О воспитании детей, произведение чрезвычайно известное и переведенное в эпоху Возрождения на многие языки. Однако своей славой Плутарх обязан не Этике, а биографиям.

Во вступлении к жизнеописанию Эмилия Павла (Aemilius Paulus) сам Плутарх очерчивает преследуемые им цели: общение с великими людьми древности несет в себе воспитательные функции, а если не все жизнеописания привлекательны, то ведь отрицательный пример тоже может воздействовать устрашающе и обратить на путь праведной жизни.

В биографиях Плутарх следует учению перипатетиков, которые в области этики решающее значение приписывали действиям человека, утверждая, что каждое действие порождает добродетель. Плутарх выстраивает их согласно схеме перипатетических биографий, описывая поочередно рождение, юность, характер, деятельность, смерть героя и ее обстоятельства. Желая обрисовать деяния своих героев, Плутарх использовал доступный ему исторический материал, с которым обходился довольно свободно, поскольку полагал, что пишет биографию, а не историю. Его прежде всего интересовал портрет человека, и, чтобы зримо его представить, Плутарх охотно привлекал анекдоты.

Так родились красочные, эмоциональные повествования, успех которым обеспечили авторский талант рассказчика, его тяга ко всему человеческому и возвышающий душу нравственный оптимизм. Однако биографии Плутарха имеют также большую историческую ценность, ибо он неоднократно обращался к недоступным для нас сегодня источникам. Писать биографии Плутарх начал еще в юности. Вначале он обратил свое внимание на знаменитых людей Беотии: Гесиода, Пиндара, Эпаминонда — впоследствии стал писать и о представителях других областей Греции : о Леониде, Аристомене, Арате Сикионском и даже о персидском царе Артаксерксе II.

Во время пребывания в Риме Плутарх создавал биографии римских императоров, предназначенные для греков. И лишь в поздний период он написал свое важнейшее произведение Сравнительные жизнеописания (Bioi paralleloi; лат. Vitae parallelae). Это были биографии выдающихся исторических лиц Греции и Рима, сопоставленные попарно. Некоторые их этих пар составлены удачно, как например мифические учредители Афин и Рима — Тесей и Ромул, первые законодатели — Ликург и Нума Помпилий, величайшие вожди — Александр и Цезарь. Другие сопоставлены более произвольно: «дети счастья» — Тимолеонт и Эмилий Павел, или пара, иллюстрирующая превратности человеческих судеб — Алкивиад и Кориолан. После биографий Плутарх давал общую характеристику, сравнение двух образов (synkrisis). Лишь у нескольких пар это сопоставление отсутствует, в частности у Александра и Цезаря. Всего было 23 пары, представленные в хронологическом порядке. Сохранилось 22 пары (утрачены жизнеописания Эпаминонда и Сципиона) и четыре единичных жизнеописания более раннего периода : Арата Сикионского, Артаксеркса II, Гальбы и Отона. Всю свою жизнь Плутарх посвятил общественной и политической деятельности, а прежде всего — педагогике. Изо всех сил он старался показать культурную роль Греции. До конца античности и в Византии Плутарх пользовался громкой славой величайшего воспитателя и философа. В эпоху Ренессанса (XV в.) найденные сочинения Плутарха, переведенные на латинский язык, вновь стали основой европейской педагогики. Чаще всего читали трактат О воспитании детей, до начала ХIХ в. считавшийся аутентичным.

Биография Плутарха весьма скудна и может быть изучаемая преимущественно на основании сочинений самого же Плутарха, в которых он нередко делится с читателем воспоминаниями из своей жизни.

Прежде всего в точности совершенно неизвестны годы его жизни, и представление о них можно получить только из косвенных данных. Согласно этим косвенным данным можно с полной уверенностью утверждать, что Плутарх родился в конце 40-х годов I-го века нашей эры и умер в промежутке 125-130 гг., то есть прожил около 75 лет. Отец его был несомненно зажиточный человек, но он не был аристократом. Это дало Плутарху возможность рано приступить к школьным занятиям и ещё в юном возрасте стать высокообразованным человеком. Родной город Плутарха - Херонен, в греческой области Беотии.

Все представители его семьи обязательно образованы и культурны, обязательно высоки духом и отличаются безупречным поведением. О своей жене Тимоксене Плутарх нередко говорит в своих сочинениях, и всегда говорит в самом высоком тоне. Она была не только любящей женой, но ей претили разные женские слабости вроде нарядов. Её любили за простоту нрава, за естественность поведения, за её умеренность и внимательность.

У Плутарха было четыре сына и одна дочь, которая, как и один из сыновей, умерла в младенческом возрасте. Плутарх настолько любил свою семью, что посвящал её членам даже свои сочинения, а по случаю смерти дочери нежное и возвышенное утешительное послание к собственной жене.

Известно о многих путешествиях Плутарха. Он побывал в Александрии, центре тогдашней образованности, получал образование и в Афинах, бывал в Спарте, Платеях, в Коринфе у Фермопия, в Риме и других исторических местах Италии, а также в Сардах (Малая Азия).

Имеются сведения об основанной им в Херонее философско-нравственной школы.

Даже если исключить подложные и сомнительные сочинения Плутарха, всё же список вполне достоверных и притом дошедших до нас сочинений является, по сравнению с другими писателями, огромным. До нас дошли, во-первых, сочинения историко-философского характера: 2 сочинения о Платоне, 6 - против стоиков и эпикурейцев. Кроме того, имеются сочинения, посвящённые проблемам космологии и астрономии, психологии, этики, политики, семейной жизни, педагогики, антикварной истории.

Плутарх написал несколько трактатов религиозного и религиозно-мифического содержания. Особенно нужно выделить его сочинения моралистического содержания, где он анализирует такие, например, человеческие страсти, как сребролюбие, гневливость, любопытство. К весьма сложным по своей тематике можно отнести застольные и пиршественные беседы, составляющие, можно сказать, особый литературный жанр, а также собрания изречений. Все эти сочинения представляют собой один общий раздел, обыкновенно носящий малопонятное название Moralia. В этом разделе моральные сочинения, правда, представлены очень широко, и без этой морали у Плутарха не обходится почти ни один трактат.

Особый раздел сочинений Плутарха, и тоже огромный, тоже весьма популярный во все века, и, может быть, даже более популярный, чем Moralia, - это "Сравнительные жизнеописания". Здесь можно найти и строго исторические данные, и моралистику, и увлечение искусством портрета, и философию, и беллетристику.

Античное мировоззрение и античная художественная практика опираются на интуиции живого, одушевлённого и разумного космоса, всегда видимого и слышимого, всегда чувственно воспринимаемого, вполне материального космоса с неподвижной землёй посредине и с небом как областью вечного и правильного движения небесного свода. Всё это, безусловно, предопределено самим характером социально-исторического развития древнего мира. В то время как последующие культуры сначала исходили из личности, абсолютной или относительной, а также из общества и уже потом приходили к природе и космосу, античная мысль наоборот, исходила из наглядной данности чувственно-материального космоса и уже потом делала из этого выводы для теории личности и общества. Это навсегда определило собой подчёркнуто материальную, то есть архитектурно-скульптурную образность античных художественных построений, что мы, безусловно, находим у Плутарха. Итак, чувственно-материальная космология - вот исходный пункт мировоззрения и творчества Плутарха.

Поскольку античная литература просуществовала больше тысячелетия, она прошла много разных периодов своего развития. Космология периода классики, а именно высокой классики, - это учение о мироздании в платоновском "Тимее". Здесь дана ясная и отчётливая картина живого и материально-чувственного космоса со всеми подробностями материальной сферики космоса. Поэтому Плутарх в первую очередь платоник.

Плутарх находил в классическом платонизме в первую очередь учение о божестве, но не в виде наивного вероучения, а в виде продуманного требования бытия, и притом единого бытия, которое является пределом и возможностью для всякого частичного бытия и для всякой множественности. Плутарх глубоко убеждён в том, что если имеется бытиё частичное, изменчивое и незавершённое, то это значит, что имеется бытиё единое и цельное, неизменное и всесовершенное. "Ведь божественное не есть множественность, как каждый из нас, представляющий разнообразную совокупность из тысячи различных частиц, находящихся в изменении и искусственно смешанных. Но необходимо, чтобы сущное было одним, так как существует только единое. Разнообразие же по причине отличия от сущего оборачивается небытиём" ("Об "E" в Дельфах", 20). "Вечно неизменному и чистому присуще быть единым и несмешанным" (там же). "Насколько возможно найти соответствие между переменчивым ощущением и умопостигаемой и неизменной идеей, настолько это отражение даёт так или иначе какое-то призрачное представление о божественной милости и счастье" (там же, 21). Таким отражением божественного совершенства является прежде всего космос. Об этом говорится уже и в цитируемом здесь трактате (21): "Всё, что присуще так или иначе космосу, божество объединяет в своей сущности и удерживает слабую телесную субстанцию от уничтожения".

По космологической проблеме Плутарх посвящает целых два трактата в связи сочинения своими комментариями на платоновского "Тимея". В трактате "О происхождении души в "Тимее" Платона" Плутарх развивает в чисто платоническом духе учение об идее и материи, о вечном, но беспорядочном существовании материи, о превращении божественным Демиургом этой материи в красоту, строй и порядок существующего теперь космоса, о создании вечного и неизменного движения небесного свода с помощью упорядочивающей деятельности мировой души и о вечной красоте живого, одушевлённого и разумного космоса. Действительно, и сам Платон в своём построении идеально прекрасного космоса, как мы это находим в его диалоге "Тимей", был на высоте именно классического представления о космосе. И такое же классическое представление является мечтой и Плутарха, на все лады восхваляющего красоты совершенного, хотя и вполне чувственно-материального космоса.

Но уже и здесь на высоте своего теоретического мировоззрения Плутарх начинает проявлять некоторого рода неустойчивость и даже двойственность своей общефилософской позиции. Когда Платон строил свой космос, ему и в голову не приходило противопоставлять добро и зло. Для него было достаточно уже того одного, что вечный божественный Ум со своими вечными идеями оформил раз навсегда бесформенную и неупорядоченную материю, откуда и появился тоже вечный и тоже навеки прекрасный космос. Совершенно новый оттенок вносит Плутарх в это классический оптимизм. В указанном трактате о происхождении души по "Тимею" он вдруг начинает рассуждать о том, что отнюдь не вся беспорядочная материя была приведена в порядок Демиургом, что значительные её области остаются беспорядочными и до настоящего времени и что эта беспорядочная материя (будучи, очевидно, тоже вечной) и теперь и всегда будет началом всякого беспорядка, всяких катастроф и в природе и в обществе, то есть, попросту говоря, злой душой мира. В этом смысле Плутарх толкует и всех главнейших старых философов - Гераклита, Парменида, Демокрита, даже Платона и даже Аристотеля.

За классикой VI-IV вв. до нашей эры последовала та переработка классики, которая обычно именуется не периодом эллинства, а периодом эллинизма. Сущность эллинизма заключается в субъективной реконструкции классического идеала, в его логической сконструированности и эмоционально-интимной пережитости и охваченности. Поскольку Плутарх действовал в эпоху эллинизма, его мировоззрение и художественная практика построены не на чистом платонизме, но на его субъективистской и имманентно-субъективной интерпретации. Плутарх - субъективистски настроенный интерпретатор платонизма в условиях сохранения космологического объективизма в целом.

Плутарх жил не в век начального эллинизма (III-I вв. до нашей эры), а непосредственно после него. И тем не менее печать этого начального эллинизма решительным образом оказалась характерной для всего Плутарха. Этот начальный эллинизма не повлиял на Плутарха своими тремя философскими школами - стоицизмом, эпикурейством и скептицизмом. Эти школы возникли как защитное мероприятие для появившегося тогда индивидуализма и субъективизма. Нужно было воспитать строгого и сурового субъекта и охранять его внутренний покой перед нараставшей тогда громадой эллинистически-римских империй. Плутарх оказался чуждым и сурового ригоризма стоиков, и беззаботного наслажденчества эпикурейцев, и полного отказа от всякого логического конструирования у скептиков.

Из всех аспектов нараставшего тогда субъективизма Плутарху оказалась ближе всего малая, скромная и простая человеческая личность с её повседневными привязанностями, с её любовью к семье и к родным местам и с её мягким, сердечным патриотизмом.

Начальный период эллинизма с его тремя философскими школами - стоицизмом, эпикурейством и скептицизмом - оказался для Плутарха слишком суровой философской позицией. Как философ эллинизма, Плутарх, конечно, тоже выдвигал на первый план человеческую личность и тоже хотел дать лично продуманную и интимно пережитую картину объективной космологии. Но указанные три основные школы начального эллинизма явно были для него слишком суровы и требовательны, слишком абстрактны и бескомпромиссны. Выше уже говорилось, что выступивший в те времена интимный человеческий субъект был не так суров, как у стоиков, не так принципиален, как у эпикурейцев, и не так безнадёжно анархичен, как у скептиков. Человеческий субъект проявил себя здесь весьма своеобразно, начиная от своих повседневно-бытовых установок и кончая разнообразными формами сентиментализма, романтизма и любых психологических капризов. Было две таких тенденции раннего эллинизма, которые не только имели положительное влияние на Плутарха, но часто даже превышали собою прочие формы субъективной ориентации человека у Плутарха.

Первая такая тенденция у Плутарха - это бытовизм и вполне обывательская личная ориентация. Этот бытовизм заполнял у Плутарха решительно все его настроения и доходил до полной непринуждённости, до повседневной ограниченности, до бессодержательного многословия и, прямо можно сказать, до болтовни. Но от Менандра до Плутарха прошло всё-таки несколько столетий, и чисто бытовые анализы во времена Плутарха уже устарели. Какой же был, в таком случае, смысл десятки и сотни страниц отводить праздной болтовне на темы повседневности и случайным анекдотам? А для Плутарха здесь крылся очень большой смысл. На почве такого сплошного бытовизма выступала психология маленького человека, выступала тенденция обезопасить себя от грандиозных и слишком суровых проблем. Или, вернее сказать, суровые проблемы здесь не снимались, но создавалась психологическая возможность переживать их не очень болезненно и не очень трагически. Менандр - не платоник, а живописатель быта. Но Плутарх - платоник, и вместе с платонизмом вырисовывался для него длинный ряд глубоких, часто трагических и часто невыносимых проблем. Он умудрялся выносить и переносить эти большие проблемы, часто для него значительные и даже торжественные, но всегда требовательные и ответственные. Бытовизм малого человека как раз и помогал Плутарху сохранять спокойствие духа и не падать ниц перед неразрешимым и невозможным. Вот почему даже в своих "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарх, изображая великих людей, не только не избегает никаких бытовых деталей, но часто даже придает им глубокое значение.

Бытовизм начального периода эллинизма имел огромное значение и для мировоззрения, и для писательской манеры Плутарха. Но в этом начальном эллинизме была ещё одна, тоже новая и замечательная и тоже огромная по своей силе, тенденция, воспринятая Плутархом глубоко, раз и навсегда. Эта тенденция, или, лучше сказать, эта духовная стихия, была тем, что мы сейчас должны назвать морализмом.

Это было безусловной новостью для греческой философии и литературы потому, что все классические и уж тем более все доклассическое никогда не знало никакой специальной моралистики. Дело в том, что вся классика живёт героизмом, а героизму нельзя было научиться, героизм давался только самой природой, то есть только богами. Все древние герои были либо прямыми, либо косвенными потомками только самих же богов. Свершать героические подвиги можно было, конечно, только после прохождения предварительной героической подготовки. Но сделаться героем было нельзя. Можно было родиться героем и усовершенствоваться в героизме. Но древнегреческий классический героизм - это область не педагогическая, не воспитательная и потому не моралистическая. Героизм в те времена был явлением природно-человеческим или, что то же, божественным. Но вот классика кончилась, и затем в период эллинизма, выступил уже самый обыкновенный человек, не потомок богов, не герой по природе, а просто человек. Для своих повседневных дел такой человек должен был специально воспитываться, специально обучаться и тренироваться, всегда консультируясь у старших и опытнейших. И вот тут-то как раз и зародилась та моралистика, которая была неизвестна классическому герою. Чтобы стать приличным и достойным человеком, нужно было знать тысячи личных, общественных и, вообще говоря, моральных правил.

Плутарх - моралист. И не просто моралист. Моралистика - это его подлинная стихия, беззаветная тенденция всего его творчества, никогда не угасающая любовь и какое-то педагогическое наслажденчество. Только бы учить, только бы наставлять, только бы разъяснять трудные вопросы, только бы поставить своего читателя на путь вечного самоанализа, вечного самоисправления и неотступного самосовершенствования.

Короче говоря, от этого начального периода эллинизма к Плутарху перешёл бытовизм и добродушный морализм. Другими словами, Плутарх был благодушным платоником, для которого гораздо ближе оказались бытописательно-моралистические формы вместо грандиозных и величественных форм классического платонизма и с интерпретацией его в духе мягкосердечно и искренне настроенного бытописателя и моралиста.

Наконец, кроме прямой критики трёх философских школ начального эллинизма и кроме бытописательной моралистики малого человека, Плутарх унаследовал от раннего эллинизма ещё и ту смелость прогрессировавшего субъективизма, которая потребовала всерьёз учитывать зло в природе, личности и обществе вопреки безраздельному космологическому оптимизму. Именно скромный и обывательски настроенный Плутарх требовал признания не только доброй, но и злой души мира. В этом смысле он осмеливался критиковать даже и самого Платона. Итак, субъективистски настроенный интерпретатор Платона, Плутарх употребил эту интерпретацию для защиты малого и скромного человека, для постоянного бытовизма и морализма и для признания за злом (а не только за одним добром) колоссальной космической силы.

Плутарх, живший на рубеже I-II вв. нашей эры невольно оказался не только под влиянием раннего эллинизма, но и под влиянием того более позднего эллинизма, который в античной науке получил название века эллинского возрождения. Необходимо отдавать себе строгий отчёт в том, что такое это эллинское возрождение, в чём Плутарх с ним сходствует и в чём резко различествует.

Если брать эллинское возрождение как принцип, то это не могло быть буквальной реставрацией несколько столетий назад отжившей классики. Это было превращением классики не в буквальную, то есть не в буквально жизненную, но только в эстетическую предметность, в самодовлеющее и вполне изолированное созерцание давно минувшей красоты. Таким чистым эстетиком Плутарх никогда не был, и такая изолированная самодовлеющая эстетическая предметность всегда была ему глубоко чужда. Он не был способен на тонко-чувственный импрессионизм Филостратов, на захлёбывание интересными филологическими пустяками Атенея, сухое и методическое описательство мифографов или беспардонную юмористику мифологических зарисовок у Лукиана.

Может быть, некоторым отдалённым результатом эллинского возрождения, характерно именуемого ещё и как вторая софистика, было очень частое у Плутарха многословие, доходившее у него иной раз до какой-то праздной болтовни. Это была у него не просто болтливость, но опять таки защитная мера для охраны прав обыденного человека на своё существование, на свои пусть мелкие, но зато чисто человеческие потребности и настроения.

Эту подлинную значимость необходимо констатировать в том, каким методом пользуется Плутарх в своей склонности к возрожденческой методологии. Именно наглядно данная, созерцательно самодовлеющая и эстетически изолированная предметность никогда не использовалась Плутархом буквально, никогда не была для него "чистым" искусством, никогда не была искусством для искусства. В этом эстетически-изолированном самодовлении, с виду вполне бескорыстном и ни в чём жизненно не заинтересованном, Плутарх всегда почерпал силы именно для жизни. Такое эстетическое самодовление всегда его оживляло, укрепляло, освобождало от суеты и мелочей, всегда преобразующе действовало на психику, на общество, облегчая борьбу, просветляя суету и осмысливая житейские невзгоды и трагическую безвыходность. Вот почему бытовизм и морализм у Плутарха всегда пересыпаны мифологическими и литературными примерами, легендами, баснями и произвольно выдуманными ситуациями, анекдотами и острыми словечками, на первый взгляд как будто нарушающими ровно текущее изложение и как бы беспредметно уводящими в сторону. Вся эта мифология и литература, все эти анекдоты и остроумные ситуации никогда и нигде не имели для Плутарха самостоятельного значения, и в этом смысле они привлекались вовсе не для целей изолированного самолюбования. Всё это внедрялось в жизненную практику реально действующего человека, всё это разоблачало низкую и бездарную природу порочных людских страстей, и всё это облегчало, освежало, возвышало и умудряло самого обыкновенного маленького человека. Таким образом, возрожденческо-эллинская теория искусства для искусства, не отнимая у человека его прав на повседневность, сразу и одновременно оказывалась и эстетически-самодавлеющей и возвышающей морально, укрепляющей духовно. Платонизм в этом смысле претерпел у Плутарха ещё новое преображение, и классическая космология, не теряя своей возвышенной красоты, стала оправданием для бытового человека.

В результате нашего обследования обширного литературного наследия Плутарха необходимо сказать, что в настоящее время для филолога является подлинным грехопадением сводить творчество Плутарха к какому-нибудь одному абстрактному принципу. Правда, его социально-историческая основа, хронологически весьма точная, повелительно требует рассматривать его как переход от начального эллинизма, именно - к эллинскому возрождению II в. нашей эры. Но это уже слишком общий принцип. Ближайшее рассмотрение его мировоззрительных и творческих результатов свидетельствует о том, что Плутарх - это чрезвычайно осложнённый платоник, не смогший подняться до платонического монизма, но зато использовавший его многочисленные идеологические оттенки, часто противоречивые, и делавшие этот платонизм неузнаваемым. В приблизительном перечислении вот в таком виде можно было бы представить все эти противоречивые и в полном смысле слова антиномические черты Плутарха с его синтетизмом, если не всегда философским, то всегда ясным и простым, благодушным и добродушным, наивным и мудрым. Именно, у Плутарха совмещались универсализм и индивидуализм, космологизм и бытовизм, монументальность и повседневность, необходимость и свобода, героизм и морализм, торжественность и бытовая проза, идеалогическое единство и неимоверная пестрота изображений, самодовлеющая созерцательность и практическая фактография, монизм и дуализм, стремление материи к совершенству. Всё искусство историка античной литературы и философии в отношении Плутарха в том и заключается, чтобы вскрыть и социально-исторически обосновать именно этот антиномико-синтетический характер его мировоззрения и творчества. Для такого искусства требуется привлечение огромных материалов, и сейчас к этому можно только отдаленно приближаться.

Плутарх находился под сильным влиянием эллинского возрождения, хотя использовал он его для обоснования прав повседневного человека. Но от чего Плутарх уж безусловно был далёк - это от грандиозного завершения всего эллинизма в последние четыре века античности, когда зародилась, процветала и приходила в упадок философская школа неоплатоников. Эти неоплатоники тоже не могли признать в качестве окончательной теорию самодовлеющего созерцания. Они доводили до конца это чисто поэтическое самодавление, домысливая его до того логического конца, когда поэтический и чисто умственный образ вместо метафоры становился живой действительностью, живой вещью и самостоятельно действующей субстанцией. Но поэтический образ, данный как самостоятельная материальная субстанция, есть уже миф; и неоплатонизм III-IV вв. нашей эры как раз и стал именно диалектикой мифа. У Плутарха отношение к мифам было положительное, но не в смысле признания в них первичных субстанций самого бытия. Мифы для него, в конце концов, тоже остались на ступени метафорического морализма, хотя, конечно, всё ещё уходящими в космологические глубины.

Сочинения

Большая часть его многочисленных сочинений дошла до нашего времени. Как видно из каталога некоего Ламприи, предполагаемого ученика Плутарха, их было около 210.

Сохранившиеся произведения Плутарха делятся на две основные группы:

Биографии, или исторические труды, и

Философско-публицистические сочинения, известные под общим названием «Ἠθικά» или «Moralia».

До нас дошли 46 параллельных биографий, к которым примыкают ещё 4 отдельных жизнеописания (Артаксеркса, Арата, Гальбы и Отона). Несколько биографий утеряно.

Сравнительные жизнеописания

Соединение двух параллельных жизнеописаний — грека и римлянина — соответствовало давнему обычаю биографов, заметному ещё у Корнелия Непота, и притом очень соответствовало взглядам Плутарха, который всей душой был предан прошлому своего народа, но охотно признавал изумительную силу римской государственности и имел среди своих ближайших друзей как греков, так и римлян.

В большинстве пар причина соединений понятна сама по себе (соединены, например, величайшие ораторы — Цицерон и Демосфен, древнейшие законодатели — Ликург и Нума, знаменитейшие полководцы — Александр Македонский и Цезарь). У 19 пар Плутарх даёт в заключение биографий краткое указание общих черт и главнейших различий сравниваемых мужей. Автор нигде не является историком, критически исследующим факты. Его цель - дать философские характеристики, представить данную личность возможно всесторонне, чтобы нарисовать поучительную картину, побудить читателей к добродетели и воспитать их к практической деятельности.

Этой целью объясняется большое количество фактов из частной жизни изображаемых лиц, анекдоты и остроумные изречения, изобилие моральных рассуждений, разнообразные цитаты поэтов. Недостаток исторической критики и глубины политической мысли не мешали, и до сих пор не мешают биографиям Плутарха находить многочисленных читателей, интересующихся их разнообразным и поучительным содержанием и высоко ценящих теплое гуманное чувство автора. Как бы дополнением к биографиям являются «Апофегмы царей и полководцев», к которым в рукописях присоединяется подложное письмо Плутарха к Траяну и столь же подложные мелкие собрания разных иных «апофегм».

Главным трудом Плутарха, ставшим одним из самых знаменитых произведений античной литературы, явились его биографические сочинения.

"Сравнительные жизнеописания" вобрали в себя громадный исторический материал, включающий сведения из несохранившихся до наших дней произведений античных историков, личные впечатления автора от памятников старины, цитаты из Гомера, эпиграммы и эпитафии. Плутарха принято упрекать в некритическом отношении к используемым источникам, но надо учитывать, что главным для него было не само историческое событие, а след, оставленный им в истории.

Подтверждением этому может служить трактат "О злокозненности Геродота", в котором Плутарх упрекает Геродота в пристрастности и искажении истории Греко-персидских войн. Плутарху, жившему 400 лет спустя, в эпоху, когда, по его выражению, над головой каждого грека был занесен римский сапог, хотелось видеть великих полководцев и государственных деятелей не такими, какими они были на самом деле, но идеальным воплощением доблести и мужества. Он не стремился воссоздать историю во всей ее реальной полноте, но находил в ней выдающиеся примеры мудрости, героизма, самопожертвования во имя родины, призванные поразить воображение его современников.

Во вступлении к биографии Александра Македонского Плутарх формулирует принцип, положенный им в основу отбора фактов: "Мы пишем не историю, а жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов".

Художественное мастерство Плутарха сделало "Сравнительные жизнеописания" излюбленным чтением для юношества, узнававшего из его сочинений о событиях истории Греции и Рима. Герои Плутарха становились олицетворением исторических эпох: древнейшие времена связывались с деятельностью мудрых законодателей Солона, Ликурга и Нумы, а конец римской республики представлялся величественной драмой, движимой столкновениями характеров Цезаря, Помпея, Красса, Антония, Брута.

Без преувеличения можно сказать, что благодаря Плутарху в европейской культуре складывалось представление об античной истории как о полулегендарной эпохе свободы и гражданской доблести. Именно поэтому его произведения высоко ценили мыслители эпохи Просвещения, деятели Великой Французской революции и поколение декабристов.

Само имя греческого писателя стало нарицательным, поскольку "Плутархами" в 19 веке называли многочисленные издания биографий великих людей.

Другие произведения

В стандартное издание входит 78 трактатов, из которых несколько считаются не принадлежащими Плутарху.

Литература

О сравнительных достоинствах рукописей Плутарха см. критические аппараты к изданиям Reiske (Лпц., 1774—82), Sintenis («Vitae», 2 изд., Лпц., 1858—64); Wyttenbach («Moralia», Лпц., 1796—1834), Bernardakes («Moralia», Лпц. 1888—95), также Treu, «Zur Gesch. d. Ьberlieferung von Plut. Moralia» (Бресл., 1877—84). Словарь плутарховского языка — при назв. издании Wyttenbach’a. О жизни Плутарха скудные сведения даёт Свида. Из новых соч. ср. Wesiermann, «De Plut. vita et scriptis» (Лпц., 1855); Volkmann «Leben, Schriften und Philosophie des plutarch» (Б., 1869); Muhl, «Plutarchische Studien» (Аугсбург, 1885) и др. Из переводчиков Плутарха на новые европейские языки особой славой пользовался Амио.

Плутарх в русских переводах

На русский язык Плутарх стали переводить ещё с XVIII века: См. переводы Писарева, «Наставления Плутарха о детоводстве» (СПб., 1771) и «Слово о непреступающем любопытстве» (СПб., 1786); Ивана Алексеева, «Нравственные и философические сочинения Плутарха» (СПб., 1789); E. Сферина, «О суеверии» (СПб., 1807); С. Дистуниса и др. «Плутарховы сравнительные жизнеописания» (СПб., 1810, 1814—16, 1817—21); «Жизнеописания Плутарха» под ред. В. Герье (М., 1862); биографии Плутарха в дешёвом издании А. Суворина (пер. В. Алексеева, т. I—VII) и под заглавием «Жизнь и дела знаменитых людей древности» (М., 1889, I—II); «Беседа о лице, видимом на диске луны» («Филол. обозрение» т. VI, кн. 2). Ср. исследование Я. Елпидинского «Религиозно-нравственное мировоззрение Плутарха Херонейского» (СПб., 1893).

Лучшее русское издание «Сравнительных жизнеописаний», где большая часть перевода выполнена С. П. Маркишем:

Цитаты и афоризмы

Беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и вино.

Болтун хочет заставить себя любить и вызывает, ненависть, хочет оказать услугу - и становится навязчивым, хочет вызвать удивление - и делается смешным; он оскорбляет своих друзей, служит своим врагам.

Всякое дело у разумных супругов решается с обоюдного согласия, но так, чтобы главенство мужа было очевидным и последнее слово оставалось за ним.

Высшая мудрость - философствуя, не казаться философствующим, и шуткой достигать серьезной цели.

Два основных достояния человеческой природы - это ум и рассуждения.

Движение - кладовая жизни.

Если похвально благотворить друзьям, то нет постыдного и в том, чтобы принимать помощь от друзей.

Есть три способа отвечать на вопросы: сказать необходимое, отвечать с приветливостью и наговорить лишнего.

Жена невыносима такая, что хмурится, когда муж не прочь с ней поиграть и полюбезничать, а когда он занят серьезным делом, резвится и хохочет: первое означает, что муж ей противен, второе - что она к нему равнодушна.

Жениться следует не глазами и не пальцами, как это делают некоторые, подсчитывая, сколько за невестой приданого, вместо того чтобы выяснить, какова она будет в совместной жизни.

Заводить собственных друзей жена не должна; хватит с нее и друзей мужа.

Злобе и вспыльчивости не место в супружеской жизни. Замужней женщине к лицу строгость, но пусть эта резкость будет полезной и сладкой, как у вина, а не горькой, как у алоэ, и неприятной, словно лекарство.

Злоречивый язык выдает безрассудного.

Из золотой чаши пить отраву и от друга коварного совет принять - одно и то же.

Из самых диких жеребят выходят наилучшие лошади. Только бы их как следует воспитать и выездить.

Избегать столкновений мужу с женой и жене с мужем следует везде и всегда, но больше всего на супружеском ложе. Ссорам, перебранкам и взаимному оскорблению, если они начались на ложе, нелегко положить конец в другое время и в другом месте.

Или как можно короче, или как можно приятнее.

Как вороны налетают, чтобы выклевать очи мертвых, так и льстецы, обсев, богатство неразумных растаскивают.

Клеветы и злоречия надо остерегаться, как ядовитого червя на розе, - они скрыты тонкими и лощеными оборотами.

Когда из мира уходит солнце, все омрачается, так же и беседа, лишенная дерзости, вся не на пользу.

Когда ты бранишь других, смотри, чтобы ты сам был далек от того, за что дрyгим выговариваешь.

Кто держится с женой слишком сурово, не удостаивая шуток и смеха, тот принуждает ее искать удовольствий на стороне.

Кто рассчитывает обеспечить себе здоровье, пребывая в лени, тот поступает так же глупо, как и человек, думающий молчанием усовершенствовать свой голос.

Лесть подобна тонкому щиту, краской расцвеченному: смотреть на него приятно, нужды же в нем нет никакой.

Ловля с помощью отравы позволяет легко и быстро добыть рыбу, но портит ее, делая несъедобной; так и жены, которые ворожбою или приворотными зельями стараются удержать при себе мужей, чувственными наслаждениями пленяют их, но живут потом с умалишенными и безумными.

Любовь всегда многообразна как во многих отношениях, так и в том, что затрагивающие ее шутки одних тяготят и вызывают у них негодование, а другим приятны. Тут надо сообразовываться с обстоятельствами момента. Подобно тому как дуновение может погасить возникающий огонь вследствие его слабости, а когда он разгорится, придает ему питание и силу, так и любовь, пока она еще тайно возрастает, возмущается и негодует против раскрытия, а разгоревшаяся ярким пламенем находит в подшучиваниях пищу и отвечает на них с улыбкой.

Мне не нужно друга, который, во всем со мной соглашаясь, меняет со мною взгляды, кивая головой, ибо тень то же делает лучше.

Мужество и стойкость потребны людям не только против оружия врагов, но и равным образом против всяких ударов.

Мы часто задаем вопрос, не в ответе нуждаясь, а стремясь услышать голос и снискать расположение другого человека, желая втянуть его в беседу. Опережать с ответами дрyrих, crремясь захватить чужой слух и занять чужие мысли, - все равно что лезть целоваться к человеку, жаждущему поцелуя другого, или устремленный на другого взор стараться привлечь к себе.

Научись слушать, и ты сможешь извлечь пользу даже из тех, кто говорит плохо.

Не на приданое, не на знатность, не на красоту свою следует полагаться жене, а на то, чем по-настоящему можно привязать к себе мужа: на любезность, добронравие и уступчивость, и качества эти проявлять каждодневно не через силу, как бы нехотя, но с готовностью, радостно и охотно.

Не прав был Геродот, сказав, что вместе с одеждой женщина совлекает с собой стыд; напротив, женщина целомудренная, снимая одежду, облекается в стыд, и чем больше стыдливости между супругами, тем большую любовь это означает.

Немного пороков достаточно, чтобы омрачить многие добродетели.

Непрестанно учась, к старости я прихожу.

Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.

Никакое тело не может быть столь крепким, чтобы вино не могло повредить его.

Победившие спят слаще побежденных.

Подобно огню, который в тростнике, соломе или заячьем волосе легко вспыхивает, но быстро угасает, если не найдет себе другой пищи, любовь ярко воспламеняется цветущей молодостыо и телесной привлекательностью, но скоро угаснет, если ее не будут питать духовные достоинства и добрый нрав юных супругов.

Подчас не без пользы бывает заткнуть обидчику рот остроумной отповедью; такая отповедь должна быть краткой и не обнаруживать ни раздражения, ни ярости, но пусть она умеет со спокойной улыбкой немного укусить, возвращая удар; как стрелы отлетают от твердого предмета обратно к тому, кто их послал. так и оскорбление словно бы летит от умного и владеющего собой оратора назад и попадет в оскорбителя.

Поначалу особенно следует молодоженам остерегаться разногласий и стычек, глядя на то, как недавно склеенные горшки легко рассыпаются от малейшего толчка; зато со временем, когда места скреплений станут прочными, ни огонь, ни их не берут.

Порядочная женщина даже разговоры не должна выставлять напоказ, и подавать голос при посторонних должно быть ей так же стыдно, как раздеваться при них, ибо голос вьiдает и нрав говорящей, и свойства ее души, и настроение.

Почести меняют нравы, но редко в лучшую сторону.

Правдивое дело, если оно правильно изложено, несокрушимо.

Предатели предают прежде всего себя самих.

Разговаривать жена должна только с мужем, а с другими людьми - через мужа, и пусть этим не огорчается.

Речь государственного деятеля не должна быть ни юношески пылкой, ни театральной, как речи парадных ораторов, плетущих гирлянды из изящных и увесистых слов. Основу его речей должна составлять честная откровенность, истинное достоинство, патриотическая искренность, предусмотрительность, разумное внимание и забота. Правда, что политическое красноречие, гораздо больше, чем судебное, допускает сентенции, исторические параллели, выдумки и образные выражения, умеренное и уместное употребление которых в особенности хорошо действует на слушателей.

Сила речи состоит в умении выразить многое в немногих словах.

Сластолюбивый муж делает жену распутной и похотливой; супруга порядочного и добродетельного человека становится скромной и целомудренной.

Смелость - начало победы.

Совершать дурные поступки - низко, делать добро, когда это не сопряжено с опасностью,- вещь обычная. Хороший человек - тот, кто делает большие и благородные дела, даже если он при этом рискует всем.

Справедливый муж повелевает женою не как хозяин собственностью, но как душа телом; считаясь с ее чувствами, и неизменно благожелательно.

Супружеский союз, если он основан на взаимной любви, образует единое сросшееся целое; если он заключен ради приданого или продолжения рода, то состоит из сопряженных частей; если же - только затем, чтобы вместе спать, то состоит из частей обособленных, и такой брак правильно считать не совместной жизнью, а проживанием под одной крышей.

Суровость делает отталкивающим целомудрие жены, равно как и неопрятность - ее простоту.

Те, кто жадны на похвалу, бедны заслугами.

У наказываемого не остается повода упорствовать против исправления, если он сознает, что наказан не в порыве гнева, а на основании беспристрастного изобличения.

Украшает женщину то, что делает ее более красивой, но делает ее таковою не , изумруды и пурпур, а скромность, благопристойность и стыдливость.

Умная жена, пока разгневанный муж кричит и бранится, хранит молчание, и лишь когда он умолкает, заводит с ним разговор, чтобы смягчить его и успокоить.

Характер есть не что иное, как долговременный навык.

Целомудренная супруга должна показываться на людях не иначе как с мужем, а когда он в отъезде, оставаться невидимой, сидя дома.

Человек здравомыслящий должен остерегаться вражды и озлобления.

Источники

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 2 т. / Изд. подг. С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Отв. ред. С. С. Аверинцев. (Серия «Литературные памятники»). 1-е изд. В 3 т. М.-Л., Издательство АН СССР. 1961-1964. 2-е изд., испр. и доп. М., Наука. 1994. Т.1. 704 стр. Т.2. 672 стр.

Издания этических сочинений см. в статье Моралии (Плутарх)

Лосев, “Плутарх. Очерк жизни и творчества.”;

Плутарх. Сочинения.

Кувшинская И.В. Плутарх // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия-2004

Ботвинник М.Н., Рабинович М.Б., Стратановский Г.А. Жизнеописания знаменитых греков и римлян: Кн. для учащихся. — М.: Просвещение, 1987. — 207 с.

Знаменитые греки и римляне / 35 биографий выдающихся деятелей Греции и Рима, составленных по Плутарху и др. древним авторам М.Н.Ботвинником и М.Б.Рабиновичем. — СПб.: Эпоха, 1993. — 448 с.

Слава далёких веков: Из Плутарха / С древнегреч. пересказал С.Маркиш. — М.: Дет. лит., 1964. — 270 с.: ил. — (Шк. б-ка).

- (ок. 40 120 нашей эры) греческий писатель, историк и философ; жил в эпоху стабилизации Римской империи, когда хозяйство, политическая жизнь и идеология античного общества вступили в период, длительного застоя и загнивания. Идеологическим… … Литературная энциклопедия

Плутарх (его называют еще Плутархом из Херонеи) - древнегреческий писатель, историк, философ, биограф. Описание его жизненного пути как нечто цельное не дошло да нашего времени, но произведения Плутарха позволяют восстановить многие события. Философ был уроженцем Беотии, небольшого города Херонея, где он родился примерно в 45 г. Являлся потомком старинного состоятельного рода, получил типичное для своего социального слоя риторическое и грамматическое образование.

Обучение было продолжено в Афинах, где Плутарх постигал риторику, математику и философию. Как философ Плутарх относил себя к платоникам, но, скорее всего, его воззрения можно было назвать эклектичными, причем он интересовался преимущественно практическим применением философии. Известно, что в юности Плутарх в компании со своим наставником Аммонием и братом Ламприем нанес визит в Дельфы, где еще существовал, хотя и пришел в упадок, культ Аполлона. Это событие наложило заметный отпечаток на дальнейший жизненный путь Плутарха и его литературную деятельность в частности.

Отучившись в Афинах, он возвратился в родную Херонею, где благополучно выполнил поручение, данное ему городской общиной. Впоследствии он вел активную общественную жизнь, занимал различные должности, в частности, являлся смотрителем построек, членом совета Беотийского союза; избирали его и архонтом. По городским делам не раз ездил в Рим и другие итальянские города. В столице он познакомился с выдающимися государственными деятелями, в частности, с Аруленом Рустиком, Квинтом Сосием Сенционом, который был близким другом императора Траяна и консулом.

Приятельские отношения с ними помогли Плутарху серьезно продвинуться как общественному деятелю. Ему дали римское гражданство, а вместе с ним он получил новое имя - Местрий Плутарх, превратился в своей провинции в чрезвычайно влиятельную персону. Наместник Ахайи должен был предварительно согласовывать с ним любые мероприятия: так повелел император Траян, позднее - его приемник Адриан.

Хорошие связи и увеличившаяся слава в качестве литератора помогли Плутарху стать проконсулом при Траяне и прокуратором провинции Ахайя при Адриане. Но даже при столь блистательной карьере политика Плутарх не переехал в столицу, предпочтя ей тихий родной город, где он проживал, окружив себя детьми и учениками, создав своеобразную небольшую академию, в которой учил молодежь.

Когда Плутарху было почти 50, он был избран согражданами членом коллегии жрецов храма Аполлона в Дельфах и приложил немало сил, чтобы святилище приобрело былое величие. Умер примерно в 127 г.

Литературное наследие его было очень большим - примерно 250 произведений, из которых сохранилось не больше чем третья часть. Его деятельность на поприще литературы носила характер воспитательный, просветительский, морально-этический, была обращена к самой широкой читательской аудитории.

Главным трудом Плутарха, который он написал в последний период жизни, были «Сравнительные жизнеописания», представляющие собой биографии известных граждан Рима и Греции. Всего в их рамках было написано 70 сочинений, из которых до нашего времени сохранилось 50. «Сравнительные жизнеописания» являются одними из наиболее прославленных произведений эпохи античности, вершиной биографического жанра той поры. Работы Плутарха, посвященные философии, этике, педагогике, религии, политике, истории, литературе, естествознанию, представляют собой ценный источник сведений об истории древних народов.

В молодости в Афинах Плутарх изучал философию (главным образом у платоника Аммония), математику , риторику . В дальнейшем значительное влияние на философские взгляды Плутарха оказали перипатетики и стоики . Сам он считал себя платоником, но на самом деле был скорее эклектиком , причём в философии его интересовало главным образом её практическое приложение. Ещё в молодости Плутарх вместе с братом Ламприем и учителем Аммонием посетил Дельфы , где ещё сохранялся пришедший в упадок культ Аполлона . Это путешествие оказало серьёзное влияние на жизнь и литературную деятельность Плутарха.

Вскоре после возвращения из Афин в Херонею Плутарх получил от городской общины поручение к римскому проконсулу провинции Ахайя и успешно выполнил его. В дальнейшем он верно служил своему городу, занимая общественные должности. Обучая собственных сыновей, Плутарх собирал в своём доме молодёжь и создал своего рода частную академию, в которой играл роль наставника и лектора. Плутарх был хорошо известен современникам и как общественный деятель, и как философ. Он многократно бывал в Риме и других местах Италии , имел учеников, занятия с которыми вёл на греческом языке (латынь он начал изучать лишь «на склоне лет»). В Риме Плутарх встретился с неопифагорейцами , а также завязал дружбу со многими выдающимися людьми. Среди них были Арулен Рустик, Луций Местрий Флор (соратник императора Веспасиана), Квинт Сосий Сенецион (личный друг императора Траяна). Римские друзья оказали Плутарху ценнейшие услуги. Став чисто формально членом рода Местриев (в соответствии с римской юридической практикой), Плутарх получил римское гражданство и новое имя - Местрий Плутарх. Благодаря Сенекиону он стал самым влиятельным человеком своей провинции: император Траян запретил наместнику Ахайи проводить какие-либо мероприятия без предварительного согласования с Плутархом. Впоследствии это распоряжение Траяна было подтверждено его преемником Адрианом .

На пятидесятом году жизни Плутарх стал жрецом Храма Аполлона в Дельфах. Пытаясь вернуть святилищу и оракулу былое значение, он заслужил глубокое уважение амфиктионов , которые воздвигли ему статую.

Сочинения

Плутарх не был оригинальным писателем. В основном он собирал и обрабатывал то, что другие написали до него. Однако, традиция Плутарха повлияла в течение многих веков на европейскую мысль и литературу.

К «Этике» относятся примерно 80 сочинений. Самыми ранними из них являются те, которые носят риторический характер, как например похвалы Афинам , рассуждения о Фортуне (греч. Тихе) и её роли в жизни Александра Македонского или в истории Рима . Большую группу составляют также популярно-философские трактаты; из них, возможно, самым характерным для Плутарха является небольшое сочинение «О состоянии духа». Не вдаваясь глубоко в теоретические рассуждения, Плутарх часто приводит множество ценных сведений по истории философии. Таковы сочинения «Платоновские вопросы» и «О сотворении души в „Тимее“», а также полемические произведения, направленные против эпикурейцев и стоиков.

В воспитательных целях задуманы другие сочинения, содержащие советы, как надо поступать, чтобы быть счастливым и преодолеть недостатки (например, «О чрезмерном любопытстве», «О болтливости», «Об излишней робости»). По этим же причинам Плутарх занимался вопросами любви и брака. К сочинениям на темы семейной жизни относится и консоляция (то есть утешительное сочинение после тяжкой утраты), обращенная к жене Плутарха Тимоксене, потерявшей единственную дочь. Во многих сочинениях находят отражение педагогические интересы Плутарха («Как нужно молодому человеку слушать поэтов», «Как пользоваться лекциями» и т. д.). Тематически приближаются к ним политические сочинения Плутарха, особенно те из них, что содержат рекомендации для правителей и государственных деятелей.

Наряду с наиболее популярными работами в диалогической форме, в Этику входили и другие - приближенные по своему характеру к научному докладу. Так, например, сочинение «О лике на лунном диске» представляет различные теории относительно этого небесного тела; в конце Плутарх обращается к теории, принятой в Академии Платона (Ксенократ из Халкидона), усматривая в Луне родину демонов.

Плутарх писал и о человеческой душе, интересовался психологией, психологией животных («О сообразительности животных», «О мясоедении»).

Вопросам религии Плутарх посвятил многочисленные произведения, среди них так называемые «пифийские » диалоги, касающиеся оракула Аполлона в Дельфах . Наиболее интересным в этой группе представляется произведение «Об Исиде и Осирисе», в котором Плутарх, сам посвященный в мистерии Диониса , изложил самые разнообразные синкретические и аллегорические интерпретации мистерий Осириса и древнеегипетской мифологии .

Об интересе Плутарха к древностям свидетельствуют два сочинения: «Греческие вопросы» (Aitia Hellenika; лат. Quaestiones Graecae) и «Римские вопросы» (Aitia Romaika; лат. Quaestiones Romanae), в которых раскрывается значение и происхождение различных обычаев греко-римского мира (много места отведено вопросам культа). Пристрастие Плутарха к анекдотам, проявившееся и в его биографиях, отражено в сборнике лакедемонских присловий (другой сборник известных изречений, «Апофегмы царей и полководцев», скорее всего не является подлинным). Самые разные темы раскрывают в форме диалога такие произведения как «Пир семи мудрецов» или «Застольные беседы» (в 9 книгах).

В «Этику» Плутарха включены и неаутентичные произведения (неизвестных авторов, приписанные Плутарху ещё в древности и получившие под его именем широкую известность). К важнейшим из них принадлежат трактаты «О музыке» (один из главных источников наших знаний об античной музыке вообще) и «О воспитании детей» (произведение, переведенное ещё в эпоху Возрождения на многие языки и до начала XIX в. считавшееся аутентичным).

Ряд трудов, ранее приписывавшихся Плутарху, написан неизвестными авторами, в отношении которых учёные ныне употребляют (условное) имя Псевдо-Плутарх . Среди таковых - живший предположительно во II веке н. э. неизвестный автор сочинений «Малые сравнительные жизнеописания» (другое название - «Собрание параллельных греческих и римских историй», сокращенно МСЖ) и «О реках», содержащих множество сведений по античной мифологии и истории, которые, как общепризнанно в науке, полностью им выдуманы. Помимо этих двух, под именем Плутарха сохранилось множество других ему не принадлежащих сочинений, например, трактат «О музыке».

Сравнительные жизнеописания

Своей литературной славой Плутарх обязан не эклектическим философским рассуждениям, и не сочинениям по вопросам этики, а жизнеописаниям (которые, впрочем, имеют к этике самое прямое отношение). Свои цели Плутарх очерчивает во вступлении к жизнеописанию Эмилия Павла (Aemilius Paulus): общение с великими людьми древности несёт в себе воспитательные функции, а если не все герои жизнеописаний привлекательны, то отрицательный пример тоже имеет ценность, он может воздействовать устрашающе и обратить на путь праведной жизни. В своих биографиях Плутарх следует учению перипатетиков , которые в области этики решающее значение приписывали действиям человека, утверждая, что каждое действие порождает добродетель. Плутарх следует схеме перипатетических биографий, описывая поочередно рождение, юность, характер, деятельность, смерть героя. Нигде Плутарх не является историком, критически исследующим факты. Доступный ему огромный исторический материал используется очень свободно («пишем биографию, а не историю»). Прежде всего Плутарху нужен психологический портрет человека; чтобы зримо его представить, он охотно привлекает сведения из частной жизни изображаемых лиц, анекдоты и остроумные изречения. В текст включены многочисленные моральные рассуждения, разнообразные цитаты поэтов. Так родились красочные, эмоциональные повествования, успех которым обеспечили авторский талант рассказчика, его тяга ко всему человеческому и возвышающий душу нравственный оптимизм. Биографии Плутарха имеют для нас и чисто историческую ценность, ибо он располагал множеством ценнейших источников, которые впоследствии были утрачены.

Писать биографии Плутарх начал ещё в юности. Вначале он обратил своё внимание на знаменитых людей Беотии : Гесиода , Пиндара , Эпаминонда . Впоследствии он стал писать и о представителях других областей Греции: спартанском царе Леониде , Аристомене , Арате Сикионском . Есть даже биография персидского царя Артаксеркса II . Во время пребывания в Риме Плутарх писал биографии римских императоров, предназначенные для греков. И лишь в поздний период он написал своё важнейшее произведение «Сравнительные жизнеописания» (др.-греч. Βίοι Παράλληλοι ; лат. Vitae parallelae ). Это были биографии выдающихся исторических лиц Греции и Рима, сопоставленные попарно. В настоящее время известны 22 пары и четыре единичных жизнеописания более раннего периода (Арата Сикионского , Артаксеркса II , Гальбы и Отона). Среди пар некоторые составлены удачно: мифические основатели Афин и Рима - Тесей и Ромул ; первые законодатели - Ликург Спартанский и Нума Помпилий ; величайшие полководцы - Александр Великий и Гай Юлий Цезарь ; величайшие ораторы - Цицерон и Демосфен . Другие сопоставлены более произвольно: «дети счастья» - Тимолеонт и Эмилий Павел , или пара, иллюстрирующая превратности человеческих судеб - Алкивиад и Кориолан . После каждой пары Плутарх предполагал, видимо, дать сравнительную характеристику (synkrisis), краткое указание общих черт и главных различий героев. Однако у нескольких пар (в частности, у Александра и Цезаря) сопоставление отсутствует, то есть не сохранилось (или, что менее вероятно, не было написано). В тексте жизнеописаний встречаются перекрёстные ссылки, из которых мы узнаём, что первоначально их было больше, чем в дошедшем до нас корпусе текстов. Утрачены жизнеописания Леонида , Эпаминонда , Сципиона Африканского).

Недостаток исторической критики и глубины политической мысли не мешали, и до сих пор не мешают биографиям Плутарха находить многочисленных читателей, интересующихся их разнообразным и поучительным содержанием и высоко ценящих тёплое гуманное чувство автора.

Другие произведения

В стандартное издание входит 78 трактатов, некоторые из которых (как считает современная наука) Плутарху не принадлежат.

Переводы Плутарха

Издания этических сочинений см. в статье Моралии (Плутарх)

Из переводчиков Плутарха на новые европейские языки особой славой пользовался французский автор Амио .

Русские переводы

На русский язык Плутарха стали переводить ещё с XVIII века: См. переводы Степана Писарева , «Наставления Плутарха о детоводстве» (СПб., 1771) и «Слово о непреступающем любопытстве» (СПб., 1786); Ив. Алексеева, «Нравственные и философические сочинения Плутарха» (СПб., 1789); E. Сферина, «О суеверии» (СПб., 1807); С. Дистуниса и др. «Плутарховы сравнительные жизнеописания» (СПб., 1810, 1814-16, 1817-21); «Жизнеописания Плутарха» под ред. В. Герье (М., 1862); биографии Плутарха в дешёвом издании А. Суворина (пер. В. Алексеева, т. I-VII) и под заглавием «Жизнь и дела знаменитых людей древности» (М., 1889, I-II); «Беседа о лице, видимом на диске луны» («Филол. обозрение» т. VI, кн. 2).

• переизд.: Сравнительные жизнеописания. / Пер. В. А. Алексеева. М.: Альфа-кн. 2008. 1263 стр.

Лучшее русское издание «Сравнительных жизнеописаний», где большая часть перевода выполнена С. П. Маркишем :

• Плутарх . Сравнительные жизнеописания. В 2 т. / Изд. подг. С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Отв. ред. С. С. Аверинцев. (Серия «Литературные памятники»). 1-е изд. В 3 т. - М.-Л.: Издательство АН СССР, 1961-1964. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Наука, 1994. - Т. 1. 704 с. - Т. 2. 672 с.
• Плутарх / Пер. Г. А. Иванова. По материалам сборника «Философия природы в античности и в средние века». М.: Прогресс-Традиция, 2000.

Исследования

О сравнительных достоинствах рукописей Плутарха см. критические аппараты к изданиям Reiske (Лпц., 1774-82), Sintenis («Vitae», 2 изд., Лпц., 1858-64); Wyttenbach («Moralia», Лпц., 1796-1834), Bernardakes («Moralia», Лпц. 1888-95), также Treu, «Zur Gesch. d. Überlieferung von Plut. Moralia» (Бресл., 1877-84). Словарь плутарховского языка - при назв. издании Wyttenbach’a. О жизни Плутарха скудные сведения даёт Свида.

Из других соч. ср. Wesiermann, «De Plut. vita et scriptis» (Лпц., 1855); Volkmann «Leben, Schriften und Philosophie des Plutarch» (Б., 1869); Muhl, «Plutarchische Studien» (Аугсбург, 1885) и др.

• Елпидинский Я. С. Религиозно-нравственное мировоззрение Плутарха Херонейского. - СПб., 1893. 462 стр.
• Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография: К вопросу о месте классика жанра в истории жанра. - М., 1973.
  • переизд. в кн.: Аверинцев С. С. Образ античности. Сб. - СПб.: Азбука-классика. 2004. 480 стр. 3000 экз.

Память

Напишите отзыв о статье "Плутарх"

Ссылки

• на древнегреческом
• в библиотеке Максима Мошкова
• на ancientrome.ru
• о «Сравнительных жизнеописаниях»

Сочинения Плутарха Сочинения Сравнительные жизнеописания 1 Непарные жизнеописания 2 Несохранившиеся жизнеописания

Отрывок, характеризующий Плутарх

– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.

Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?