Сегодня уже никого не удивишь колокольным звоном, часто он раздается над Москвой и другими городами России. В колокола бьют сейчас при всех знаменательных для Русской православной церкви событиях. Например, в 2017 году во всех московских храмах колокола звонили в честь первого принесения в Россию из итальянского Бари мощей спасителя Николая Чудотворца.
По воспоминаниям современников, праздничный колокольный звон в дореволюционной России был такой громкости, что люди не могли друг друга расслышать. В начале ХХ века в Российской империи насчитывалось 80 тысяч колоколен и звонниц, на которых было размещено свыше миллиона колоколов.
Их судьба в разное время складывалась по-разному и, надо сказать, не всегда хорошо. Массово колокола пострадали во времена . Страна, постоянно участвовавшая в войнах, нуждалась в пушках, а металла для них не хватало. Вот и снимали колокола со звонниц и отправляли их на переплавку. Стон и плач из-за этого стояли по всей России: колокола оплакивали, как близких родственников, ушедших из жизни. Смертельный приговор колоколам через двести лет после Петра подписала Октябрьская революция. Металл тогда тоже отправляли на переплавку, но надежды на возвращение колокольного звона теперь уже не было.
П.В. Рыженко. «Удар колокола»
Интересно, что и в спокойные времена колокола могли пострадать. Серьезные неприятности ожидали их, да и самого звонаря, если они звонили не по делу. В первую очередь доставалось набатным колоколам, которые обвинялись даже в том, что позволили себе выступить против существующей власти. Запятнавшие свою репутацию колокола снимали и увозили в провинциальную глушь, а то и в Сибирь. В особых случаях им отрезали «язык» или вовсе разбивали. Такой колокол назывался «ссыльным». Если же он получал амнистию, его вновь собирали и чинили, но звали по-новому - «лыковым». Звук после починки уже был совсем другим.
Судьба двух колоколов в России, понесших наказание, была особенно интересной. Новгородский вечевой колокол после присоединения города к Москве в 1478 году, был «арестован» и переехал в Москву по указу Ивана III. По легенде он был перелит в набатный колокол Московского Кремля. В 1681 году этот набат неосторожно разбудил и напугал своим голосом болезненного царя Федора Алексеевича. Приговор был скор и суров: крамольный колокол уехал в ссылку в монастырь в Архангельскую губернию.
Другой колокол, из города Углича, пострадал за то, что в него по приказу последней жены Марии Нагой позвонил пономарь Федот Огурец. Набатный угличский колокол в 1591 году возвестил об убийстве юного царевича Дмитрия. Колокол был объявлен виновником Смуты, которая началась с набата и стоила жизни предполагаемым убийцам царевича.
Угличский набат жестоко наказали: он был сброшен с колокольни, ему вырвали «язык», отрубили «ухо» и, что особенно сурово, прилюдно наказали двенадцатью ударами плетью и только потом сослали в Сибирь.
Наказание, заметим, коснулось не только колокола, но и угличан, которые были признаны виновными в совершенном колоколом преступлении. Будущий царь Василий Шуйский, который проводил расследование, распорядился по колокольному делу казнить 200 угличан, а 60 семей, лишившись языков, ноздрей, ушей и будучи основательно выпоротыми, 1 апреля 1592 года были сосланы в Сибирь вместе с колоколом. Целый год эти несчастные под конвоем стражников тащили набатный колокол до самого Тобольска.
Угличский ссыльный набатный колокол
В Тобольске колокол был заперт в приказной избе, после чего на нем сделали надпись «первоссыльный неодушевленный с Углича». А в 1677 году во время большого тобольского пожара многострадальный колокол расплавился…
Подлинная история ссыльного углического колокола.
(Послесловие к очерку М. Пыляева “Исторические колокола”)
В 1988 г. Верхневолжское книжное издательство выпустило книгу ярославского краеведа А. М. Лобашкова о подлинной. истории угличского колокола и его возвращении из Тобольска в Углич. Мы печатаем фрагменты из этой книги, основанные на документах и свидетельствах очевидцев, которые обнаружил автор в результате краеведческого поиска. Текст приводится по изданию А. М. Лобашкова “История ссыльного колокола (Литературная обработка Н. Б. Трофимовой, Ярославль, 1988 г.) с сокращениями. Опущена начальная часть очерка с предисловием, историей города Углича, описанием трагической судьбы царевича Дмитрия, его канонизации, а также последние страницы работы и заголовки разделов. Публикуется все, имеющее отношение к подлинной истории Угличского колокола, его возвращению из Тобольска в Углич. Все это существенно дополняет и уточняет сведения очерка М. Пыляева.
До 1591 г. в Угличе на колокольне Спасского собора висел ничем не примечательный, обыкновенный набатный колокол, который к тому времени, как говорится в летописях и устных преданиях, жил триста лет. Но вот 15 мая 1591 г. по приказу Марии Нагой пономарь Федот Огурец оглушительно зазвонил в этот колокол, оповещая народ о гибели царевича Димитрия. Угличане расплатились с предполагаемыми убийцами наследника престола.
Царь Борис Годунов жестоко наказал не только участников этого самосуда, но и колокол, оповестивший о гибели Димитрия.
По обычаю того времени, осужденных в ссылку преступников метили, лишая возможности побега:
клеймили, рвали ноздри, за особые провинности отрезали уши и языки. Кое-кто из угличан тоже тогда лишился языка “за смелые речи”. А набатный колокол, звонивший по убиенному царевичу, сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади, наказали 12 ударами плетей. Вместе с угличанами отправили его в сибирскую ссылку.
Угличане не поверили расследованию Шуйского, все-таки утверждали, что царевич Димитрий убит приспешниками Бориса Годунова. Потому и себя сочли несправедливо наказанными. 1 апреля 1592 года в день высылки был в городе “великий плач и стенания”. Целыми семьями отправлялись в Сибирь иные жители Углича.
Целый год они на себе, под конвоем стражников, тянули набатный колокол до Тобольска. Немало настрадались в пути. И колокол, пока тащили его через холмы да овраги, переправляли через реки да болотные топи, тоже получил отметины, был поцарапан. В Тобольске тогдашний городской воевода князь Лобанов-Ростовский велел запереть корноухий колокол в приказной избе, сделав на нем надпись “первоссыльный неодушевленный с Углича”. Это подтверждают “Сибирские летописи” и “Статейный список сибирских воевод”.
Затем колокол висел на колокольне церкви Всемилостивого Спаса. Оттуда был перемещен на Софийскую соборную колокольню. А в 1677 году, во время большого тобольского пожара “расплавился, раздался без остатка”. Об этом сообщает “Сибирский летописец” (1590-1715 гг.).
Довольно подробно описывает этот пожар “Северный архив. Журнал древностей и новостей по части истории”. (Часть 19-я, СПб., 1826 г., с. 131- 133): “Мая в 29 день, в 13 часу дня судом праведным Божиим от молнии, от первого ударения громного загорелся в Тобольске в Знаменском монастыре у церкви вверху престол Знамения пресвятые богородицы и в той же части от другого ударения громного, от молнии же, загорелся на горе у церкви Входа в Иерусалим, что на Торговой площади, шатер с восточной стороны, да у церкви же Живоначальные троицы, что у гостиного двора, шатер же. И от того молнийного запаления... разгорелся пламень велий Божиим попущением и гневом его праведным: град рубленый Тобольск и приказные палаты, старая и новая, что на горе недовершенная, и церковь Вознесения Христова и боярский двор со светлицы и казенные амбары, Соборная апостольская церковь Софии премудрости божий. И церковь Живоначальные троицы, новосозданная, преукрашенная, что на Святительском дворе и Церковь Сорока мучеников...
Сенная и Софийская колокольня и митропольи кельи и приказы, и ограда, и дворец," и гостиный двор, и таможня, и лавка, и тюремный двор, и... около Никольские церкви к казенным вратам мирских жилых домов у всяких чинов людей 102 двора, и острог, что от Собора к Николе Чудотворцу, да дне башни острожные, что на базарном взвозе, выгорели без остатка. А на Соборной колокольне большой колокол, что государское жалованье, в 110 пудов и колокол литейный, что лит в Тобольске в 35 пудов, и колокол благовестный в 30 пудов, что государское жалованье, прислан Киприяну архиепископу, первопрестольнику, и колокол часобитный Углицкой, все раздалось и растопилось без остатка. А в Знаменском монастыре от того молнийного воспаления сгорели три церкви... загорелись и архимандрические старые и новые кельи и колокольня и больница и хлебная и братских шесть келий, а в Преображенской церкви 2 яруса десных икон сгорело же...”
То, что угличский колокол расплавился в 1677 году во время этого пожара, подтверждено и исследованием знатока сибирской истории Оксенова. Писал об этом и журнал “Москвитянин” (1849 г., № 9, с. 12) в статье “Замечательные по Сибири колокола”, журнал “Нива” (1906 г., № 24, с. 384), а также “Восточное обозрение” и “Сибирские летописи”.
Итак, с 29 мая 1677 года настоящий угличский ссыльный колокол не существует. Волею судьбы “вечный ссыльный” оказался не вечным.
Как писали тобольские губернские ведомости 19 октября 1891 года, “в воспоминание о прошлом”, то есть о том, что был здесь “первоссыльный неодушевленный с Углича”, в XVIII веке отлили новый колокол - такой же по весу, но отличающийся от прообраза по форме. Павел Конюскевич, митрополит Сибирскийи Тобольский,“для отличения его от прочих колоколов” приказал учинить на нем надпись следующего содержания:
“Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия 1593 году, прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск к церкви всемилостивого Спаса, что на торгу, а потом на Софийской колокольне был часобитный, весу в нем 19 пуд. 20 ф.”.
В 1837 году по распоряжению архиепископа тобольского Афанасия колокол повесили при Крестовой архиерейской церкви под небольшим деревянным навесом. “Теперь угличский колокол сзывает к богослужению, бывающему в Крестовой церкви, но доколе он висел на соборной колокольне, в него отбивали часы и при пожарных случаях били в набат”, - сообщали “Ярославские губернские ведомости” (1850 г. № 5, с. 42-43).
В 1890 году колокол был куплен у архиерейской церкви Тобольским музеем и стал его собственностью.
А в Угличе про “опальный колокол” со временем стали забывать. Видный местный историк Ф. Киссель, автор изданной в 1884 году книги “История Углича”, не нашел нужным хотя бы упомянуть, что “виновник расправы с убийцами царевича Димитрия” - церковный колокол был сослан в Сибирь, хотя и имеются в книге разделы: “Убиение царевича Димитрия”, “Казни, ссылки и награды Годунова”.
Но время шло вперед. С начала XVII века убийство царевича стало фактом, признанным правительством и освященным церковью. Расправу угличан с тех пор считали выражением их патриотизма и преданности царской власти. Значит не заслуживали они того возмездия, которому подверглись при Годунове.
“Это соображение, - пишет“Исторический вестник” (1892 г., с. 492), - утвердилось в сознании угличан, и в декабре 1849 года они пожелали каким-нибудь внешним образом ознаменовать незаслуженность позора, которому два с половиной века тому назад подвергся их город. И вот угличане, в числе 40 человек, подали прошение министру внутренних дел о возвращении ссыльного колокола. Когда об этом доложили императору Николаю 1, он распорядился: “Удостоверясь предварительно в справедливости существования означенного колокола в Тобольске, и по сношению с г. оберпрокурором Святейшего Синода, просьбу сию удовлетворить”.
Дело поступило в Святейший Синод. В Тобольске создали комиссию во главе с археологом-любителем протоиереем А. Сулоцким “для изыскания свидетельств, подтверждающих подлинность ссыльного колокола”. Комиссия установила, что колокол не тот.
“Замечательно, - пишет А. Сулоцкий, - что подпись на ссыльном колоколе вырезана именно в то время, а какое предполагается переливка его, то есть между 1780-1792 годами. Доказательство справедливости сего замечания находится на самом колоколе. В ней говорится: “...а потом на Софийской колокольне был”. Из этих слов очевидно, что подпись вырезалась в такое время, когда ссыльный колокол не был на соборной Софийской колокольне, а таких случаев было только два. Первый - между 1780-1798 годами, второй с 1836 года, когда колокол спущен был с соборной колокольни и подвешен подле архиерейской церкви”.
Получив такое сообщение, Святейший Синод предписал Ярославской духовной консистории: “Собрать самовернейшие сведения о том, не известно ли епархиальному начальству или же духовенству г. Углича чего-либо положительного о том колоколе, о возвращении коего из г. Тобольска просят угличские граждане...” Но никаких архивных документов, никаких точных сведений из Углича и Ярославля представить не могли.
В возвращении ссыльного колокола было отказано.
Один из инициаторов возвращения колокола из ссылки В. Серебренников не успокаивается на этом. Он пытается доказать, что находящийся в Тобольске “угличский колокол” настоящий и пишет об этом в статье “Ссыльный угличский колокол в Тобольске” (Ярославские епархиальные ведомости, 1860 г., № 10). Подлинность угличского колокола он подтверждает довольно своеобразно:
“Во-первых, удовлетворительные сведения о том, в какое время, в каком месте находился колокол, какое имел назначение, куда поступал потом и прочее, показывают, что местная внимательность Тобольска постоянно имела и имеет его, так сказать, на виду, как предмет славный по своей исторической давности.
Во-вторых, твердая уверенность в этом вызвала и потребность выразить ее каким-нибудь видимым знаком на самом колоколе, и Тобольск отметил его надписью, как будто заставляя тем самым его самого заговорить о своей исторической участи... Невозможность и несообразность помещения подобной надписи на колоколе не подлинном видна сама собою”.
Пытался доказать подлинность колокола и угличский купец М. Хорхорин, тоже несогласный с определением Святейшего Синода.
Но все аргументы опять же оказались неубедительными. Ничего нового о судьбе опального колокола они сообщить не могли. И старания их оказались безуспешными.
После первой попытки вернуть в Углич колокол прошло еще немало лет. Приближалась трехсотая годовщина со времени его ссылки. Угличане уже не помышляли о возвращении к этому юбилею своего “первоссыльного неодушевленного”, так как твердо были уверены, что в Тобольске, у архиерейского двора, висит другой колокол.
Может быть, опальный колокол и вовсе был бы предан забвению, если бы не вспомнили о нем угличские земляки, проживающие в Петербурге, в том числе угличский мещанин и питерский купец второй гильдии Леонид Федорович Соловьев. Он родился в Угличе, окончил трехлетнюю начальную школу, мальчиком был отдан в услужение в Питер, быстро продвинулся у купца в приказчики, а затем, семнадцати лет от роду, и сам стал купцом. Человек предприимчивый и чрезвычайно настойчивый в достижении поставленной цели, Соловьев и на этот раз решил добиться своего во что бы то ни стало.
У него было немало знакомых купцов, которые поставляли товар двору царя Александра III и были в хороших отношениях с квартирмейстером царского двора, генерал-адъютантом Рихтером. Они и обещали помочь в возвращении колокола, заявив, что “дело выйдет наверняка”.
Л. Ф. Соловьев, конечно, знал, что находившийся в Тобольске колокол не является подлинным, что его принадлежность Угличу, увы, ничем не докажешь. Но он и не собирался этого делать. Иную поставил купчик перед собой цель - передать родному городу этот вновь отлитый колокол к трехсотлетию ссылки, чем заработать славу и для Углича, и, прежде всего, для себя самого, “принимающего участие в достохвальном событии”.
Соловьев прекрасно понимал, что волокита с получением колокола могла длиться долго, и предложил Угличской городской думе еще в 1887 году возобновить хлопоты о возвращении колокола.
Вновь появляются статьи об угличском колоколе, теперь уже в “Новом времени” и в “Свете”. Действительный член Уральского общества любителей естествознания и Тобольского губернского статистического комитета Флориян Лахмайер шлет письмо угличскому городскому голове:
“Считаю небезынтересным для господ граждан г. Углича мое заявление, осмеливаюсь беспокоить Вас, милостивый государь, предложить гражданам, не пожелают ли они приобрести от меня историческую, самую древнюю собственность города Углича. А именно угличский колокол натуральной величины со всеми подробностями и документами Тобольского полицейского управления. Сей колокол сделан из бумаги (папье-маше), весу в нем 5 пудов, выкрашен и бронзирован под натуральный, так что только можно найти разницу ощупью. Приготовлен он был мною на Сибирско-Уральскую выставку в Екатеринбурге... где я удостоен медали и высокой чести объяснять способ его приготовления и историю ссылки его императорскому величеству, великому князю Михаилу Николаевичу со свитой, которому благоугодно было обратить свое внимание на историческую древность.
Зная по истории, что граждане города Углича не раз подымали вопрос о возврате им их собственности с города Тобольска, и старания их не могут увенчаться успехом, я со своей стороны предлагаю копию сего колокола, но ничем не уступающую настоящему (кроме весу и металлу), с подробной и точной надписью на нем, за 200 рублей. То есть сколько мне стоит модель, работа, транспорт и поездка во Тобольск.
Научно-исторический вопрос с моей стороны удовлетворен, и если господа захотят во своем городе дополнить исторический памятник, т. е. дворец царевича Димитрия моим колоколом, то таковой я могу переслать через транспортную контору в городскую думу по получении моих расходов 200 рублей”.
Был ли дан ответ Лахмайеру из Углича - неизвестно.
В конце ноября 1887 года Соловьев пишет уже третье письмо угличскому городскому голове Н. Н. Серебренникову, под которым подписалось восемь угличан, проживающих в Петербурге. Они предлагают материальную помощь в возвращении колокола, заявляя, что сами готовы поехать за ним в Тобольск. Аналогичное письмо из Петербурга получил и настоятель Угличского собора. Но Углич молчал...
В январе 1888 года Соловьев собирает около шестидесяти проживающих в Петербурге угличан, председательствует на этом собрании и делает доклад.
Наш изгнанник-колокол по суду истории, оказалось, терпит незаслуженное наказание, ссылку по оговору, - заявил он. - Настало время исправить ошибку, снять позор с невинного. Давайте ходатайствовать о его возвращении на родину. Звон его в нашем родном городе напомнит о том счастливом времени, когда Углич был не забытым далеким углом, а цветущим торговым городом, имевшим далеко не малое значение в семье других русских городов. Пусть наши земляки под его звон вспомнят далекое прошлое своего города, пусть под этот звон они воспрянут духом, и, по примеру своих прадедов, постараются поставить свой родной город на тот уровень, на котором он был в более счастливые времена!
Угличане, проживающие в Петербурге, просили думу родного города предоставить полномочия Леониду Федоровичу Соловьеву для ходатайства о возвращении колокола из Тобольска в Углич. И вновь напоминали, что вс"^ ра^хо^ь” ^"ринглчак 1 "! "ни свой счет.
Протокол юбраним был пис.""ан в Углич город скому голове Н. Н. Серебренникову.
В P . Соловьев вновь пишет Серебренникову и просит ответить ему бысгрее, "ввиду того, что высочайший двор в первых числах марта месяца разъедется, в чем может быть большое затруднение общего нашего желания”.
Тогда городской голова решил обратиться к ярославскому губернатору. Губернатор ответил, что со своей стороны не видит препятствия к обсуждению в Угличской думе вопроса о возвращении ссыльного колокола.
Наконец дума обсудила этот вопрос и предоставила Соловьеву полномочия - ходатайствовать о возвращении колокола. Тот сразу же организовал в столице общество земляков-угличан, которое в Петербурге иронически называли “обществом колокольного звона”.
За своей подписью и печатью председателя Угличского общества о возвращении колокола предприимчивый купец отправил письма министру внутренних дел и синодальному обер-прокурору, ярославскому архиепископу и тобольскому епископу.
В апреле Л. Ф. Соловьев уже сообщает Н. Н. Серебренникову: “По высочайшему повелению ходатайство наше удовлетворено. Теперь мы обсуждаем, как нам лучше и торжественнее возвратить колокол в наш родной город. Мы надеемся, что жители Углича со своей стороны тоже позаботятся об этом”.
Однако в Тобольске посчитали распоряжение его превосходительства министра внутренних дел недостаточным, ждали, когда вопрос решит “его величество”, поскольку сослан колокол по распоряжению царя Бориса Годунова.
“Я затрудняюсь дать согласие к отправлению в Углич находящегося в Тобольске при домовой архиерейской церкви колокола, так как этот колокол вовсе не составляет собственность архиерейского дома. Желающие возвратить его в Углич пусть имеют переписку с начальником Тобольской губернии г. Тройницким”, - писал в 1889 году Авраамий, епископ Тобольский и Сибирский ярославскому епархиальному архиерею.
Пыл Соловьева на некоторое время остыл, но через год проявился с новой силой.
В июне 1890 года Соловьев пишет в угличскую городскую управу, что городское управление Тобольска колокол по его просьбе не отдает, что это, мол, их собственность, и просит управу написать свое ходатайство в Тобольск. В июле вновь обращается “с усердной просьбой” - воздействовать на тобольскую управу.
Видимо, ходатайство в Тобольск было послано, поскольку в декабре Соловьев сообщает в Углич, что тобольские губернатор и архиерей колокол не отдают, и предлагают управе просить ярославского губернатора направить прошение о возвращении колокола в Правительствующий Сенат для доклада императору Александру III.
Городская управа, считая ссыльный колокол в Тобольске не настоящим, не решилась вводить в заблуждение губернатора, и тем более, императора.
Угличская городская дума на заседании 28 декабря 1890 года приняла следующее постановление: “Во избежание излишней и. бесплодной переписки с г. Соловьевым по настоящему делу, прекратить с ним всякие отношения” и даже “предложить г. Соловьеву освободить на будущее время городское общественное управление от дальнейших своих заявлений по настоящему вопросу”.
Испытывая на себе длительную напористость Соловьева, городская управа для крепости попросила вручить ему ответ через петербургскую полицию. Что и было сделано.
Но Соловьев продолжает действовать самостоятельно через ярославского губернатора и Святейший Синод.
Ссыльный колокол
Необычайна судьба одного из угличских колоколов, до 1591 года ничем не выделявшегося. Но когда был убит царевич Дмитрий, колокол вдруг сам «неожиданно заблаговестил». Правда, ученые, основываясь на исторических фактах, рассказывают об этом по-другому.
Мария Нагая, мать царевича Дмитрия, и ее братья приказали церковным служителям звонить в набат, разнося скорбную весть и созывая угличан для расправы над предполагаемыми убийцами. Священник Константино-Еленинской церкви Федот (по прозвищу Огурец) и сторож Максим Кузнецов стали как-то по-особенному звонить в набатный колокол Спасской колокольни. Сбежавшиеся в кремль разъяренные горожане по указанию Михаила Нагого убили обвиненных в смерти царевича Данилу Битяговского, Никиту Калачова, Осипа Волохова (как представителей Бориса Годунова в городе) и трех посадских людей.
За учиненный самосуд угличане вскоре были жестоко наказаны, понес ответственность за звон и набатный колокол. По приказанию Бориса Годунова его сбросили со звонницы, били плетьми, ему «отсекли» ухо, вырвали у него язык, а потом сослали в Сибирь. В связи со смертью царевича Дмитрия колокол оказался виновником гибели многих людей, и сосланные в сибирскую тундру жители Углича должны были тащить опальный колокол волоком до Тобольска.
Князь Лобанов-Тобольский, тогдашний тобольский воевода, велел сначала запереть колокол в приказной избе и сделать такую надпись: «Первоссыльный неодушевленный с Углича». Потом колокол был повешен на колокольню церкви Всемилостивого Спаса, а оттуда перемещен на Софийскую соборную колокольню.
В 1677 году (то есть на 84-м году «ссылки») во время случившегося большого пожара колокол «расплавился, раздался без остатка», как сообщал об этом «Сибирский летописец». Таким образом, с 29 мая 1677 года настоящий ссыльный угличский колокол не существует, однако в память о прошлом (что ссыльный колокол все же был в Тобольске) в XVIII веке отлили такой же по весу колокол, но отличавшийся от первоначального по форме. И надпись на нем была сделана такая: «Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия, в 1693 году прислан из города Углич в Сибирь в ссылку во град Тобольск к церкви Всемилостивого Спаса, что на торгу, и потом на Софийской колокольне был часобитный, весу в нем 10 пудов 20 фунтов». Эта надпись на колоколе сохранилась до наших дней.
В 1837 году по распоряжению епископа тобольского Афанасия колокол был снят с Софийской колокольни и подвешен возле архиерейского дома при Крестовой архиерейской церкви – под небольшим деревянным навесом. Перемещение это было вызвано двумя обстоятельствами.
Во-первых, в 1837 году в Тобольске ожидали приезда наследника престола, поэтому для более удобного обозрения этой исторической достопримечательности ее и поместили рядом с архиерейской церковью. Кроме того, Крестовая церковь была недавно перестроена и не имела своего колокола, вот на его место и встал «угличский сосланный». В 1890 году колокол был куплен тобольским музеем и стал музейным экспонатом.
А что случилось за это время в самом Угличе? Еще в 1606 году, когда со дня убиения царевича Дмитрия прошло пятнадцать лет, колокол стал восприниматься страстотерпцем, как и невинно убиенный царевич. Потом про него как будто бы вообще забыли, но к 250-летию отправки колокола в ссылку угличане захотели каким-нибудь внешним образом ознаменовать незаслуженность позора, которому почти два с половиной века назад подвергся их город. И тогда 40 горожан подали просьбу министру внутренних дел о возвращении колокола в родной город. Просьба была доложена императору Николаю I, который ответил на нее следующим распоряжением: «Удостоверясь предварительно в справедливости существования означенного колокола в Тобольске, и по сношении с г. обер-прокурором Святейшего Синода просьбу сию удовлетворить».
Святейший Синод после долгих сношений с Тобольском установил, что колокол не тот, и в мае 1850 года вынес резолюцию: «Собранными сведениями не подтверждается мысль, что сей колокол есть тот самый, которым было возвещено убиение св. Царевича Дмитрия, и, вероятно, мысль сия уже поколеблена в понятиях самих угличских жителей». На основании данной резолюции в возвращении ссыльного колокола угличанам было отказано.
Однако инициаторы этого дела не успокоились, и один из них, В. Серебренников, продолжал выискивать доказательства, что колокол – настоящий. Его подлинность, по мнению В. Серебренникова, подтверждается прежде всего постоянной к нему внимательностью Тобольска как к исторической достопримечательности. Кроме того, он считает невероятным тот факт, чтобы приведенная выше надпись была помещена на неподлинном колоколе, как и то, что тобольский архиепископ не мог показывать наследнику престола неподлинный колокол.
В 1892 году – в 300-летний юбилей со времени высылки колокола, Угличская городская дума уже и не помышляла о возвращении «первоссыльного неодушевленного». Она была твердо уверена, что у архиерейского двора в Тобольске висит совершенно другой колокол, и вопрос о его возвращении не поднимался ни в местной печати, ни на заседаниях городской думы.
И все же о ссыльном колоколе не забыли, о нем вспомнили угличане, проживавшие в Петербурге. Некоторые из них были близки к императорскому двору, и среди них купец второй гильдии Л.Ф. Соловьев – совсем еще молодой человек. Он, конечно же, знал о судьбе угличского колокола в Тобольске, о пожаре и других событиях, но он страстно хотел, любыми путями, вернуть колокол к 300-летнему юбилею его высылки в родной город и таким образом прославить Углич.
Уже с 1877 года Л.Ф. Соловьев начал докучать этой идеей угличскому городскому голове и Угличской городской думе, но те считали возвращение колокола пустой затеей и ничего в этом направлении не предпринимали. В ноябре 1877 года в своем очередном письме угличскому голове восемь угличан-петербуржцев предложили свою материальную помощь в возвращении ссыльного колокола на родину и даже вызвались сами съездить за ним в Тобольск. Такое же письмо получил и настоятель угличского собора отец Платон, но Углич молчал…
Однако неутомимый Л.Ф. Соловьев не успокаивался, и в конце концов Угличская городская дума уполномочила его ходатайствовать во всех инстанциях о возвращении ссыльного колокола.
«Наш изгнанник-колокол по суду истории оказался нимало не причастен к тяжелому событию 1591 года, он терпит, если можно так выразиться, незаслуженное наказание, ссылку по оговору. Настало время исправить ошибку и снять позор с невиновного. Будем же ходатайствовать о его возвращении на родину, к нам в Углич. Звон его в нашем родном городе напомнит ему о том счастливом времени, когда Углич был не забытым, далеким углом, а цветущим торговым городом, имевшим далеко не малое значение в семье других русских городов».
После этого за своей подписью и печатью Л.Ф. Соловьев разослал письма с просьбой содействовать делу – министру внутренних дел, ярославскому архиепископу Ионафану, тобольскому архиепископу Аврамию и обер-прокурору Святейшего Синода. Министр внутренних дел распорядился вернуть колокол в Углич, но Тобольск отказался.
Долго еще хлопотал Л.Ф. Соловьев, писал в различные инстанции и организации – в Угличскую городскую думу, ярославскому губернатору, пока Святейший Синод не доложил о деле императору Александру III и тот не распорядился вернуть ссыльный колокол обратно в Углич. Л.Ф. Соловьев был в восторге. «Не могу нарадоваться, – писал он угличскому городскому голове, – благополучному исходу дела. Дела, тяготевшего надо мной около четырех лет, при этом вовлекшего меня в большие расходы и породившего массу неприятностей».
Однако и на этом неприятности Л.Ф. Соловьева не кончились. Указывая на то, что во время пожара ссыльный колокол «растопился без остатка», тобольский губернатор Трайницкий в свою очередь тоже развил деятельность, чтобы оставить колокол в городе. И только к 1892 году тобольчане согласились продать колокол за 600 рублей.
Углич стал готовиться к торжественной встрече. На берегу Волги, напротив Спасо-Преображенского монастыря, были выстроены специальные мостки и пристань, куда должен был причалить пароход с колоколом-страдальцем. «Ярославские епархиальные ведомости» писали тогда: «20 мая в 11 часов ночи, во время перенесения колокола с парохода на южный вход паперти Спасо-Преображенского собора, двухтысячная толпа народа сопровождала колокол неумолкаемым «Ура!». К 10 часам утра он был повешен на особо устроенном перекладе, а в собор прибыло все городское духовенство и все представители городского и общественного правления».
По окончании торжественного молебна протоиерей, окропив крестообразно колокол святой водой, позвонил в него. «Многочисленные граждане Углича сами подходили под колокол, подносили к нему детей своих, гладили колокол руками, прикладывали к нему свои головы, крестились при взгляде на него, любовались им и долго не расходились». Многие вынимали платки и прикладывали их к колоколу, а потом обтирали ими свои лица, чтобы перенести на себя часть святости колокола. Проживавший в Петербурге угличанин Л.В. Колотилов столь торжественному событию посвятил свои стихи:
Приехал гость давно желанный.
Привет тебе, земляк наш дорогой!
Три века жил ты, как изгнанник,
Теперь настал и праздник твой.
Однако люди реагировали на это событие по-разному. А.П. Субботин в своей книге «Волга и волгари», например, пишет: «И вдруг оказалось, что эта прекрасная эпопея была проделана ради призрака… Колокол оказался не настоящим ссыльным, а совсем другим – имеющим с тем только общий вес в 19 пудов». Вспомнили и о том, что привезенный колокол имеет форму, характерную для колоколов XVII века, которая очень отличалась от формы колоколов, литых в XIII-XIV веках. В это время надписи на церковных колоколах отливались вместе с самим колоколом, так как были сделаны прямо на отливочной форме. Эти надписи, выполненные церковно-славянской вязью, были различного содержания и размещались в одну или две строки в верхней части колокола, потому и назывались оплечными. Обычно в них указывалось время изготовления и в честь какого события колокол был отлит.
Надпись в одну строку (венечная) отливалась и по нижнему краю колокола, указывая имена мастеров. Кроме того, старинные колокола часто украшали рельефными орнаментами и даже библейскими сюжетами. На колоколе, который прибыл из Тобольска, ничего этого нет, как нет и следов «отбитого уха». Специалисты литейного дела, осматривавшие ссыльный колокол, установили, что ухо, выдаваемое за «отсеченное», попросту не было отлито. А некоторая шероховатость на оплечье, где должно было бы находиться «ухо», – просто брак в полировке.
Вот так сложилась судьба «первоссыльного неодушевленного». А между тем «отцы» Углича решали уже новую проблему: где после торжеств повесить колокол-святыню, чтобы он укреплял в простом народе веру. Предложений было много, и, рассмотрев их, ярославский губернатор распорядился «поместить колокол для безопасности в музее на пьедестале», что и было исполнено.
Из книги Уходящие в вечность автора Лебедев Юрий МихайловичКолокол мира Старорусский колокол вернулся на родину. Произошло это 18 февраля 2001 года в празднование 57-й годовщины освобождения Старой Руссы от немецкой оккупации. Более полувека он находился в старинном германском городе Любеке. На церемонии в старорусском музее
Из книги Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929 автора Фельштинский Юрий Георгиевич2. Привилегированный ссыльный Первый месяц Троцкий с семьей оставался в гостинице. Условия жилья и быт были не из лучших. За две крохотные комнаты необходимо было платить из собственного кармана. Комнаты не имели элементарных санитарных удобств (ванной, туалета), к
Из книги Москва в свете Новой Хронологии автора Носовский Глеб Владимирович7.2. Царь-колокол Огромный Царь-Колокол, стоящий сегодня в Московском Кремле был отлит в 1733-35 годах русскими мастерами И.Ф. и М.И. Маториными, рис. 7.20. Украшения и надписи выполнены В. Кобелевым, П. Галкиным, П. Кохтевым, П. Серебряковым и П. Луковниковым , т. 46, с. 441. Вес
Из книги Большой план апокалипсиса. Земля на пороге Конца Света автора Зуев Ярослав Викторович14.2. По ком звонил колокол? Так вот, Джеймс Ротшильд Герцену не отказал, напротив, вступился за бунтаря, засучив рукава. Помощь пришлась весьма кстати, поскольку злопамятный российский самодержец велел наложить арест на российские капиталы Александра Ивановича. Далее
Из книги Русь. Другая история автора Голденков Михаил АнатольевичО чем молчит Звенигородский колокол? Чтобы понять, что Московия до Петровского времени - это пока не Русь, а московитяне - пока не русские люди, ученым совсем не обязательно было проводить анализ ДНК современных жителей России и удивляться родству с мордвинами и финнами.
Из книги Подъём затонувших кораблей автора Горз Джозеф«ЛЮТИН» И КОЛОКОЛ РОКА «Лютин», 32-пушечный английский фрегат, навсегда вошел в историю наиболее знаменитых кораблекрушений. Фрегат вначале плавал под французским флагом, но потом был захвачен англичанами и с 1799 г. стал нести службу в составе британского флота. В то время
автораКОЛОКОЛ-БЛАГОВЕСТ
Из книги Повседневная жизнь России под звон колоколов автора Горохов Владислав Андреевич«Кто Царь-колокол поднимет?» Во времена Бориса Годунова (1598–1605) был отлит в 1600 году прапрадед нынешнего кремлевского Царь-колокола - Большой Успенский колокол. Весил он 2450 пудов, и чтобы раскачать его, нужны были 24 человека. Колокол установили на Ивановской площади
Псковский колокол В 1506 году умер Александр, король польский и великий князь литовский. Василий III поспешил утешить вдову Елену, свою сестру, а заодно попросил оказать ему содействие в важном государственном деле. Русский самодержец хотел занять престол польский и
Из книги Колокола тревог автора Терещенко Анатолий СтепановичПо ком звонит колокол? И нежно чуждые народы возлюбил, И мудро свой возненавидел А.С.Пушкин Эта книга с думами о России Великой, давно и недавно, а сегодня волей, каждый пусть назовет, каких правителей, ставшей усеченной, раскрытой, положенной на бок, какой она никогда не
Из книги Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль автора Чернявский Георгий ИосифовичГлава 4 Деятель объединенной оппозиции и политический ссыльный
Из книги Американские подводные лодки от начала XX века до Второй Мировой войны автора Кащеев Л БНаверное, в каждой семье есть хоть одна мрачная история, которую рассказывают под вечер гостям. Но я была уверена, что уж у нас-то ничего страшнее воспоминаний военных лет быть не может. Однако я ошибалась.
Родом мы из небольшой сибирской деревушки, в которой, судя по воспоминаниям бабушки, отродясь ничего особенного не происходило. Все жили там крепко. Председатель колхоза был мужиком толковым, и наследники у него оказались такие же: удержали все, что имели, даже приумножить смогли. Так что уезжать оттуда никто и не стремился. Разве что за невестой: вокруг же сплошная родня. Но возвращались все. За редким исключением. Моя бабушка Рина таким исключением и была. Поехала учиться в техникум, да так и осталась в городе. В прошлом году бабушка умерла, а перед смертью взяла с меня обещание навестить деревенскую родню. Чтобы ее правнук, мой сын, знал о своих корнях. Собирались мы целый год, но дальше уже откладывать было нельзя, поехали.
Приехали мы - и обомлели. Несмотря на бабушкины рассказы, я ожидала увидеть покосившиеся срубы и пьяных стариков, а вместо этого - домики-пряники вдоль хорошей дороги без единой колдобины! Приняли нас родственники с радостью. Вечер мы коротали за большим обеденным столом - ели оладьи с деревенской сметаной, пили чай со смородиновым листом и делились воспоминаниями. Сын сразу подружился с кузенами и прямо со следующего утра пропал. Прибегали мальчишки только перехватить чего-нибудь, а потом - словно испарялись. Но Арина, мать ребятишек (и одна из моих, соответственно, троюродных сестер), только махала рукой: здесь все свои, никто в обиду не даст. Муж сдружился со здешним главой семейства, моим двоюродным дядей. А я как-то все больше со второй его дочерью Ниной общалась. Она была младше Арины, как и я. В жизни Нине повезло меньше: она овдовела через год после свадьбы. С тех пор так и не встретила нужного человека. С Ниной мы и гуляли.
В тот раз пошли в лесок, уже возвращались с полными корзинками черники домой. Я все больше проникалась симпатией к этой деревушке, а сестра рассказывала мне что тут и как. И вдруг меня осенило: вот оно, мое место! Мысль вспыхнула в голове как молния:
- А что, - говорю, - не нужен вам тут бухгалтер со стажем?
- А есть на примете? - заинтересовалась Нина.
- Рядом идет, - отвечаю, а сама улыбаюсь.
- И жить тут готова? - со смешком спрашивает она. - Ты смотри: тут до благ цивилизации ехать и ехать. Даже электричество может вырубиться на несколько часов.
Но меня словно кто за язык дергал:
- Почему нет? - говорю я. - Квартиру продадим, тут отстроимся. Я и место приметила.
Останавливаюсь и достаю из кармана фотоаппарат, перелистываю снимки, ищу тот самый. Чем-то мне приглянулся холмик недалеко от околицы, поросший редкими березками и колючим кустарником, я его и сфотографировала. Нина глаза сощурила, присмотрелась, а потом потребовала:
- Удали сейчас же!
- Вот еще! - вспылила я.
Нина упрямо поджала губы, развернулась и пошла к деревне. А я так и осталась стоять, озадаченная таким поворотом.
Вечером Нина к ужину не вышла. Я мучилась. Гадала: может, у нее у с этим местом связано что-то. И, не выдержав, пошла к Антонине, матери Нины. Та посуду как раз после ужина мыла, я подвизалась помочь. Поговорили о том о сем, и тут я как бы невзначай:
- Знаю, что нехорошо за глаза о человеке... Но, по-моему, я Нину обидела, а чем - не знаю.
Антонина на меня удивленный взгляд перевела, расспросила, а потом убрала тарелки на полку и позвала меня за маленький столик у окна. Оказалось, что и в нашей семье есть своя страшная история столетней давности, которую мне Антонина и поведала.
Кличка Нескладеха прилипла к Митрофану лет в двенадцать, когда он вытянулся раньше всех, став похожим на жердь. Угловатая юношеская фигура и рост стесняли мальчишку. Он все больше чурался людей и подолгу сидел на пригорке возле старой мельницы, от которой и осталось-то всего остов да пара замшелых жерновов. Именно там можно было вечером наслаждаться переливчатым звоном колоколов, доносящимся с севера, где в далеком селении стояла большая церковь, куда больше местной, у которой и колокольни-то не было! Именно колокольный звон и гнал Митрофана на проклятое место.
«Проклятым» оно звалось потому, что кто бы ни взялся отстраивать меленку, все одно - мука отдавала горечью, а хозяева ссорились, иногда даже до смертей доходило. Но Нескладехе такая слава была только на руку: благодаря ей здесь он мог в одиночестве, развалившись на мягкой траве, слушать, как вдали мелодично переговариваются колокола. А когда настала пора решать, куда податься, Митрофан отправился на север. Хоть и без отцовского благословения. «Ничего ты там не найдешь - только чужих людей, - сказал Вит, сурово глянув на сына. - А от чужих добра не жди». Но Митрофан от своих намерений не отказался даже после десятка розог, выдвинутых отцом в качестве последнего довода.
Встал пораньше, завернул в тряпицу припрятанный матерью хлеб с луковицей, поклонился образам и отправился туда, куда добрые люди, по мнению Вита, сами никогда не пойдут. Да и то сказать, мало было желающих со ссыльными-то жить. Но Митрофана и это не пугало. Вела его за собой, словно по ниточке, страсть давняя - желание научиться заставлять колокола звонить так, чтобы у людей сердце отзывалось. Всегда его манила к себе песнь колокольная. Оттого и убегал он на проклятое место слушать, как к вечерне колокола призывают. А когда в праздники да на похороны брал слово старший колокол, сердце мальчишечье и вовсе заходилось от восторга. Много дней прошло с тех пор, как, чуть живой от усталости и голода, свалился Митрофан у ворот церкви в первый снег.
Зима ушла, народились и распустились новые листья, а затем и первые плоды появились. Вот тогда-то уступил Богдан, иерей местного прихода, просьбам мальчишки, безропотно бравшегося до этого даже за самую черную работу. Пообещал-таки научить звонарскому ремеслу. Знал теперь Митрофан, что за колоколами особый уход нужен. Что голос их меняется от погоды, а со временем «старится», становится неверным. Трудно работать со старыми колоколами: у каждого свой нрав, свои капризы. Пошел как-то Митрофан с иереем за старые бараки. Давно знал мальчишка, что ходит туда Богдан раз в неделю и надолго пропадает. Никогда с собой ничего у иерея не было. Только грузная связка ключей на поясе да изредка ветоши отрез. Митрофана иерей взял с собой впервые. Но даже на порог большого мрачного сруба ступать заказал.
Ох, не зря говорят, что любопытство губит! Не удержался мальчонка и бросил-таки в небольшое темное помещение робкий взгляд. И дух захватило! Даже и не заметил, как оказался на пороге. Богдан уже затеплил свечу, от нее зажег керосиновую лампу и только тут спохватился. Но было поздно: Митрофан перешагнул через порог, расширенными от удивления глазами глядя на тяжелые низкие полки. «Дядь Богдан, что это?» - прошептал мальчишка. «Ссыльные колокола», - со вздохом отозвался иерей. «Ссыльные?» - переспросил Митрофан, не отрывая взгляда от полок.
Богдан покачал головой: «Ох, не надо бы тебе тут быть-то», - он снова вздохнул, а потом поставил керосинку на почерневший от времени стол и тяжело опустился на табуретку. «Ну да ладно. Издревле на Руси к бунту призывали колокола. Потому-то, когда бунт подавляли, вместе со ссыльными в Сибирь отправлялся и колокол. Ему вырывали язык и клеймили, как настоящего преступника. Вот и весь сказ». Мальчик, забывшись, рванулся к одному колоколу, поднатужился, приподнял, и по бледным щекам покатились крупные слезы: как и сказал иерей, у колокола был вырван язык.
«Но как же...» - всхлипывая, пролепетал Митрофан, выпуская из рук так и не согревшийся от живого тепла металл. Колокол тяжело бухнулся на полку. Старое дерево не выдержало - треснуло. Колокол покатился на пол, и вдруг отрывисто и глухо, века спустя, зазвучал его голос. «Ссыльный колокол заговорил, - досадливо произнес иерей. - Добра не жди. Руки бы тебе оторвать за такое. Ну да авось никто не слышал». - «Я слышал, - тихо заговорил мальчик. - Он вот здесь... этот голос, - Митрофан сжал рясу на груди. - Зовет». - «Мятежную душу зовет ссыльный колокол, - иерей покачал головой. - Идем, мальчик».
Старшой смены, Семен Дворень, с болью смотрел на Митрофана, уже третий день молча раскачивающегося на кровати вперед-назад. «Говорил я тебе, не бери ты его с собой! Говорил?!» Иерей кивнул. «Да чего уж теперь...» - «Надо было сразу меня звать, - Дворень с укоризной посмотрел на Богдана. - Такие звонари рождаются не каждый день. - Те, которые чуют душу колокола и слышат его голос, даже если он смолк века назад. Что он за колокол-то услышал?» - «Стрелецкий», - Богдан закрыл лицо ладонями, и его плечи вздрогнули.
«Ну-ну», - Семен подошел к шкафу, по-хозяйски отворил дверцы и достал стеклянную бутыль с мутной жидкостью. Налив в две деревянных стопки, он, с силой отняв руки от заплаканного лица иерея, заставил взять одну, а другую поставил на стол. Богдан, судорожно вздохнув, опрокинул содержимое стопки в рот. Пока иерей приходил в себя, Дворень скрутил Митрофана одной рукой, второй-таки просунул между сжатыми челюстями черенок деревянной ложки. «Лей!» - рявкнул он на иерея. Богдан подошел к кровати и тоненькой струйкой влил самогон мальчику в рот. Тот закашлялся. На глаза навернулись слезы, и он тоненько захныкал. «Ну вот и хорошо, - кивнул Дворень. - И то хорошо, что Соловецкий не услышал. Сотня душ неприкаянных. Как-то его ангел отвел...»
За окном быстро темнело. Я сидела и слушала, как завороженная. Только никак не могла понять, зачем мне Антонина это рассказывает.
- А какое это ко мне имеет отношение? - озвучила я свое недоумение.
- Прямое, - словно очнувшись, ответила Антонина. - Митрофану этому мой муж приходится внучатым племянником. А место ты выбрала как раз то, где он колокольный звон слушал.
- А правда это все? Ну, про колокола, - почему-то тема меня заинтересовала не на шутку.
- Про ссылку-то? Конечно, правда, - кивнула Антонина. - Существует даже поверье, что ссыльные колокола говорят голосом неучтенных душ.
- Что значит “неучтенных”? - тут же спросила я.
О которых кроме убийц никто не знает, - ответила Антонина. - Считается, что слушать ссыльные колокола нельзя. Они забирают жизни в откуп за неучтенные души. Вот и Митрофана прибрали. Иерей его обратно привез. Рассказал, что случилось. Но и месяца не прошло, как Митрофан кончил свою жизнь на том самом месте, которое тебе так понравилось. Говорят, жернова все в крови были, словно он о них головой бился. Там его и похоронили. Раньше-то на пригорке крест стоял, но подгнил, рухнул, а нового так и не поставили.
Не по себе мне стало. Вдруг припомнилось, что как-то холодно на том месте было, несмотря на теплый, даже жаркий день. Тогда-то я прохладе обрадовалась, а теперь, после теткиных слов, - задумалась. Разошлись мы: спать вроде как пора. А я достала из кармана фотоаппарат, снимок тот удалила и почувствовала такое облегчение, словно груз тяжелый с плеч свалился.
В деревню мы, конечно, не переехали, но с родственниками отношения поддерживаем. А церковные колокола я с тех пор спокойно слушать не могу. Каждый раз ту историю вспоминаю.
Лариса ШУРЫГИНА, 35 лет
Зачатый в душных, тесных теремах
Дряхлеющим царём Иваном Грозным
Между трудов и пиршеств, впопыхах,
Царевич Дмитрий вышел слаб здоровьем.
Наследник эпилепсией страдал,
В смешеньи крови вырождалось древо.
Когда же царь "жить долго приказал",
Был с матерью отослан в Углич древний.
Осталась жгучей тайной до сих пор
Причина смерти царственной особы.
В припадке сам себя проткнул ножом?
Зарезан по заказу Годуновых?
Но речь хочу вести я о другом...
Когда в порыве горя, страха, гнева
Приказ был дан царицей отставной
В набат ударить, чтоб качнулось небо,
Расправу учинили, самосуд
Наместникам московским угличане.
Но... началось расследованье. Тут
Вердикт: "Виновен в своей смерти сам он.
Зачинщиков толпы в Сибирь сослать!
А вместе с ними колокол порочный!(!?)
Сначала ему ухо оторвать,
Чтоб не подслушивались речи ночью,
И вырвать с корнем трепетный язык,
Который не "держался за зубами!"
Потом прилюдно колокол был бит
На площади двенадцатью плетями.
Тащили под конвоем целый год
"Преступника" до города Тобольска.
Там колокол был заточён в острог
В компании с опальным своим "войском".
А через триста долгих, смутных лет
Вернулся он, как победитель, в Углич.
И город он хранит от всяких бед,
Вернув себе назад язык и уши.
До 1591 г. в Угличе на колокольне Спасского собора висел ничем не примечательный, обыкновенный набатный колокол, который к тому времени, как говорится в летописях и устных преданиях, жил триста лет. Но вот 15 мая 1591 г. по приказу Марии Нагой пономарь Федот Огурец оглушительно зазвонил в этот колокол, оповещая народ о гибели царевича Димитрия. Угличане расправились с предполагаемыми убийцами наследника престола.
Царь Борис Годунов жестоко наказал не только участников этого самосуда, но и колокол, оповестивший о гибели Димитрия.
По обычаю того времени, осужденных в ссылку преступников метили, лишая возможности побега:
клеймили, рвали ноздри, за особые провинности отрезали уши и языки. Кое-кто из угличан тоже тогда лишился языка “за смелые речи”. А набатный колокол, звонивший по убиенному царевичу, сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади, наказали 12 ударами плетьми по числу растерзанных предполагаемых убийц. . Вместе с угличанами отправили его в сибирскую ссылку.
Целый год они на себе, под конвоем стражников, тянули набатный колокол до Тобольска. Немало настрадались в пути. И колокол, пока тащили его через холмы да овраги, переправляли через реки да болотные топи, тоже получил отметины, был поцарапан. В Тобольске тогдашний городской воевода князь Лобанов-Ростовский велел запереть корноухий колокол в приказной избе, сделав на нем надпись “первоссыльный неодушевленный с Углича”.
А через 300 лет после долгих перепетий колокол по просьбе угличан был возвращен городу и повешен в церкви Дмитрия на крови, построенной на месте гибели последнего из Рюриковичей, на фоне изумительных фресок, повествующих о трагедии.
На фото храмы Углича, в центре та самая церковь Дмитрия на крови, тот самый ссыльный колокол, а с красным крестом, такое несколько зловещее фото - витраж в окне церкви и отражение витража на каменном полу.
